Сакура отметила, что всё сказанное Шоучженем – прямо в точку; у неё заканчивалась смена. Шоучжень забыл о цели своего визита; он попросил у девушки разрешения проводить её к автобусной остановке. Юноша начал рассказывать ей историю одного православного монастыря, о котором только собирался написать, но его спутница обладала гораздо большими сведениями в этом вопросе, чем сам Шоучжень. Это касалось всех религиозных вопросов в принципе. Сакура не могла быть просто уборщицей, любящей детей: вероятно, она не хотела чего-то говорить о себе – в ней было много таинственности. И ещё кое-что: когда девушка думала, что Шоучжень на неё не смотрит, в её улыбке всегда был оттенок лёгкой непреходящей грусти. Даже когда она рассказывала что-то смешное, её глаза были печальны. Что-то здесь было не так.
Когда Сакура села в автобус, Шоучжень понял, что хотел бы связать с этой девушкой всю свою жизнь. Но тут его почему-то остановила мысль о Цзюго: внутренний голос говорил ему, что, женившись на Сакуре, он предаст её. Это было неправильно: юноше казалось, что он любил Цзюго только как духовного наставника, тем более что она по своей воле дала необязательный обет безбрачия. Но он подумал, что не только любит Сакуру, но ещё и абсолютно ей верит: если бы Цзюго выдавала одну теорию за абсолютную истину, а Сакура – другую, то он поверил бы Сакуре! «Стоп!» – сказал себе Шоучжень. У него не было никакого права так рассуждать и проводить параллели между духовностью Цзюго и чьей-то ещё. Тем более – девушки, которую он знал меньше часа! Но вдруг Шоучжень вспомнил об утреннем случае в храме. Что же это было – недоразумение? Он что-то понял не так? Или это правда? Разум твердил, что это суровая действительность, но юноша не хотел в неё верить. Не хотел перечеркнуть её светлый образ навсегда. «А что, если испытать Цзюго так же, как и Сакуру? С помощью теста?» – подумал он. – «И узнать кое-что очень важное».
Шоучжень так и поступил; Цзюго очень долго отказывалась, потому что считала эти тесты глупым развлечением для бездельников. Но Шоучжень был настойчив, и она уступила ему.
– Представь себе белую дверь, – начал он, – что ты видишь за ней?
– Темноту. Какие-то страшные звуки. Ко мне подбирается змея-анаконда. Она душит меня. Я пытаюсь кричать, но голоса нет. Мне больно. Мучительно больно.
– А что за красной дверью?
– За красной? Много народу, все сидят за большим столом; поднимают бокалы и говорят тосты за меня.
– А теперь представь фиолетовую дверь.
– Фиолетовую? Да такой и нет нигде!
– Попробуй!
– Да сказала же – не могу! – непривычно резко для себя ответила Цзюго.
– Ну ладно. А что за синей дверью?
– Там… девочка.
– Какая девочка?
– Отстань от меня со своими идиотскими вопросами! – взорвалась Цзюго. – Какая разница!
Взгляд Цзюго стал таким, как будто она отбивалась от вооружённого нападения: в её глазах были одновременно страх и агрессия. Шоучженю казалось, что она вот-вот вцепится в него зубами. Она выпалила эту фразу голосом другого человека – жёсткого и грубого. Но через несколько секунд агрессия в глазах сменилась слезами.
– Мне стыдно перед тобой, – сказала она своим новым голосом.
– За что?! – воскликнул Шоучжень.
– За то, что я не соответствую твоему идеальному образу, и никогда даже не приближусь к нему.
– С тобой всё в порядке?! Какой ещё идеальный образ?
– Я абсолютно бездуховный человек. Услышь меня. БЕЗДУХОВНЫЙ!!!
