Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита - страница 59

– Господин Вейцман, а вам – то самому присущи вышеприведенные особенности еврейского характера?

Отвечаю. Амбиции у меня имелись и имеются. И признаюсь, не такие уж скромные. Что же касается тщеславия, то этим недостатком человеческим я, похоже, не страдаю, а вот нормальным честолюбием не обделён; вот только оно оказалось у меня подавленным жизненными обстоятельствами. Как у Печорина. У «Героя нашего времени» что-то сложилось с властями не так во время его службы в Петербурге; мне же, еврею и ярко выраженному индивидуалисту со сложным характером, оставалось только мечтать о какой-нибудь творческой карьере в Советскую эпоху. Административная же карьера меня вообще никогда не интересовала. Впрочем, в годы юности и молодости мечты мои были устремлены к такому роду творческой деятельности, где у меня не было никаких шансов добиться чего – либо значительного. Это я осознал весьма нескоро, уже затратив большое количество времени, денег и усилий на то, чтобы мечты мои стали реальностью. Они ею не стали, а мой настоящий творческий потенциал, вернее сказать, потенциалы, начали проявляться, когда я уже не был молодым. Есть в мире очень ранние овощи. Есть в мире овощи, вызревающие не рано и не поздно, так сказать, вовремя. Есть, наконец, овощи, вызревающие поздно. Я же оказался «овощем», начавшим вызревать не очень рано и полностью созревшим не только поздно, но очень поздно – в годы, когда человеку давно надо быть знаменитым – при жизни или, на худой конец, посмертно. А не получилось, так будь добр, оставайся себе в безвестности. А тут ещё один «не – запланированный чудак» вдруг объявился! (Не помню уж, кто таких возмутителей спокойствия нарёк «незапланированными чудаками».) Естественно, мои творческие потенциалы проявились у меня по – настоящему совсем не в области… оперного пения, буквально поработившем меня в юные и молодые годы. Одним словом, уже в школе я оказался чужим среди чужих и не очень – то своим среди «своих», которые к тому же в массе своей стремились всячески мимикрировать под представителей других национальностей, пытаясь скрыть, насколько это возможно, свои отчества и даже имена. Чужих во мне раздражало прежде всего моё очевидное еврейство. Некоторых «своих» – мои амбиции, ущемляющие, как я сейчас понимаю, их амбиции. Еврейские. Естественно, в этой враждебной для меня среде было очень непросто отстоять своё «Я», не дать себя затравить. С кем-то мне это удавалось, с кем-то нет. Я не был безнадёжным трусом и частенько дрался со своими сверстниками и даже с теми из них, кто был старше меня и явно сильней. Подрались, помирились. Но были негодяи, которые своё физическое превосходство надо мною продолжали демонстрировать постоянно. Они самоутверждались, издеваясь надо мной, будучи полнейшими ничтожествами. К ним, в частности, относились примитивный осетин Тохтиев и юдофоб Геннадий Кузнецов, амбициозное ничтожество. О Тохтиеве особенно распространяться не стану. Скажу лишь, что он решил посамоутверждаться в нашей школе на слишком многих. В результате эти «слишком многие» хорошенько проучили этого безмозглого кавказца после уроков. Как результат, родители осетина вскоре забрали своего недоумка из нашей школы. Об амбициях Тохтиева я сказать ничего не могу. Он их никогда не обозначал. Я даже не уверен, что они у него были. А вот у Геннадия Кузнецова они имелись. И ещё какие! И это несмотря на его плохую успеваемость, особенно по математике. Кузнецов видел себя в перспективе ни много ни мало полковником артиллерии, а меня… продавцом в какой-нибудь забегаловке, торгующей водкой в разлив и закуской к ней, например, бутербродами с красной икрой. Да-да, с красной икрой, которая в первые послевоенные годы деликатесом не являлась, как и консервы из тихоокеанских крабов. Будущий полковники артиллерии предвкушал, как будет бить мне морду за недолив ему водки. Апогей его издевательств надо иной пришёлся на так называемое дело врачей, когда большую группу медиков высокой квалификации обвинили в неправильном лечении некоторых руководителей страны, более того – в преднамеренно неправильном. Большинство этих медиков были евреями. По ходу трагической эпопеи с врачами Кузнецов не упустил, естественно, возможности довести до моего сведения, какие же мы евреи негодяи, раз пошли на преступление подобного рода. После смерти Сталина «дело врачей» прекратили за отсутствием состава преступления, а Геннадий Кузнецов перестал учиться в нашей школе, собравшись вроде бы поступать в артиллерийское училище. Было такое в те годы. Уж не знаю, поступал или нет, вот только предполагаемая коллизия с битьём мне рожи за недолив водки «товарищу полковнику» трансформировалась со временем в реальную коллизию совершенно иного рода, в известной степени не лишённую своеобразного юмора. Артиллерийским офицером (запаса) стал… я. Не полковником, конечно, но старшим лейтенантом в конечном итоге. А вот обидчик мой был призван во флот, где дослужился до высокого звания старший матрос. Самое печальное, что к моменту дембеля «морского волка» Геннадия Кузнецова московские забегаловки, где торговали водкой в разлив, прекратили своё существование, и это было более, чем актуально. Ну какой смысл было им существовать, если я не поступил ни в одну из них на работу, а потенциальный мордобоец не стал артиллерийским полковником? Впоследствии я неоднократно встречал «Его Высокоблагородие» на улице. Когда одного, когда с какой-то женщиной – женою, наверное. Однажды я демонстративно не подал ему руки, но обычно старался особенно не заостряться – стоит ли связываться с амбициозным подонком! Кем он стал в конечном итоге, мне доподлинно не известно.