Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита - страница 7

Царевна – лебедь весьма меня удивила – своим женским лицом. Я почему-то считал, что у неё должно быть не человеческое лицо, а лебединая голова, с клювом, как и положено птице. Само собою, меня мало интересовали артисты, певшие в «Царе Салтане», но вот сегодня, спустя столько лет после того спектакля, мне было бы весьма интересно скользнуть глазами по пожелтевшей от времени программке, содержащей перечисление действующих лиц и исполнителей, занятых в той постановке.

Запомнился мне также фрагмент, в котором царицу и Гвидона должны заключить в бочку – я вдруг заскучал в этом месте спектакля. Для скуки этой, с моей детской точки зрения, была весьма веская причина – уж больно долго сцена эта длилась.

Кстати, тогда, в 1940-ом, да что там «тогда», ещё и несколько десятилетий спустя, мне и в голову не могло прийти, что истории с бочкой… уже более семи столетий! Да-да, более семи столетий! И придумал её совсем не Наше Всё (курсив мой – Э. В.) по имени Александр Сергеевич Пушкин, а английский поэт Джеффри Чосер, живший… в 14-ом столетии и создавший, в частности, свои знаменитые «Кентерберийские рассказы», повествующие, помимо всего прочего, про бочку и помещённых в неё членов августейшей семьи. Впрочем, Александр Сергеевич копнул и поглубже, добравшись до культурного литературного слоя, относящегося аж ко второму веку нашей эры. Я имею в виду «Три девицы под окном пряли поздно вечерком…», иными словами, историю трёх родных сестричек, две из которых были весьма завистливы. Так вот, в «Сказке о царе Салтане» Пушкин не только использовал «бочкотару» из «Кентерберийских рассказов», но и семейную историю трёх сестёр из «Метаморфоз, или Золотого осла» древнеримского писателя Апулея, творившего во втором веке нашей эры. Пушкин, как хорошо известно, прекрасно владел французским и немецким, но первый поэт России, подозреваю, и с английским был на дружеской ноге, ибо, не владея языком гениального Уилла, как бы смог Александр Сергеевич сделать столько заимствований из англоязычной литературы, блистательно адоптировав их к российской действительности первой половины 19 века. Тут вам и «Сказка о рыбаке и рыбке», тут вам и «Сказка о золотом петушке», тут вам и «Евгений Онегин». Например, «Сказка о золотом петушке» по сути поэтическое переложение на русский новеллы американского писателя Вашингтона Ирвинга, а «Онегин» не что иное, как блистательное развитие темы, обозначенной Байроном в его «Чайльд Гарольде». Весьма вероятно, и без «Принцессы Клевской» тут не обошлось. Я имею в виду отказ овдовевшей героини этого выдающегося французского романа связать свою судьбу с судьбою любимого ею человека, коим являлся герцог Немурский. Принцесса предпочла остаться верной светлой памяти своего мужа, опасаясь к тому же вполне естественного угасания со временем чувств к ней любимого человека. Уж если Александр Сергеевич читал «Красное и чёрное» Стендаля, то прочесть «Принцессу Клевскую» Нашему Всё сам Бог велел. Роман этот был создан в эпоху Людовика XIV, а описываемые в романе события относятся к эпохе царствования Генриха Второго Валуа, то есть к середине века 16-го. Будем откровенны, русская литература, поначалу впитав в себя всё лучшее, что было создано до неё в литературе мировой, и в первую очередь, разумеется, в литературе западноевропейской, буйно затем пошла в рост, дав в конечном итоге необычайные золотые плоды. Тут вам и романы Льва Толстого и Достоевского, тут вам рассказы и пьесы Чехова, тут вам и гениальные трагедии Алексея Константиновича Толстого. Я имею в виду «Смерть Иоанна Грозного» и «Царя Фёдора Иоанновича». Да и поэзия графа Алексея Константиновича весьма высокого качества. Мусора в ней, типа антисемитского «Богатыря», минимум. Вышеприведенный список литературных шедевров, созданных на русском, можно и продолжить, но, кажется, пора нам вернуться к нашему четырёхлетнему барашку по имени Эмиль.