Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита - страница 71

Итак, математика «просигналила», настало время просигналить и литературе. Первый «литературный звоночек» случился в девятом классе, в ходе экзамена по письменной литературе. Сейчас я уже не помню точного названия выбранного мной сочинения, помню лишь, что оно касалось показа нелёгкой жизни народных масс в творчестве Некрасова. Поэзия Некрасова мне всегда очень нравилась. Что и говорить, талантливейший поэт! При раскрытии темы я опирался в первую очередь на его поэму «Кому на Руси жить хорошо». По ходу написания сочинения на некрасовские темы на меня вдруг, что называется, нашло. Вместо того, чтобы изложить общепринятую точку рения, я принялся фантазировать, всё более и более воспламеняясь. Одного из героев поэмы, Якима Нагого, я назвал народным трибуном, затем вспомнил про Степана Халтурина, а после ещё то ли про кого-то, то ли про что-то. Короче, меня понесло. Как потом довёл до моего сведения мой одноклассник Абрам Сапожников (его родная сестра Маня преподавала у нас в школе немецкий язык), моё творчество вызвало при проверке сочинения дружный смех преподавателей вперемешку с их недоумением – он что, немного тронулся? Впрочем, обошлось – мне влепили тройку и посоветовали в следующий раз хорошенько подумать, прежде чем ударяться в подобного рода фантазии.

Следующий раз случился ровно через год, опять-таки на экзамене по письменной литературе, когда я снова писал сочинение, связанное с творчество Некрасова. Это был уже выпускной экзамен по письменной литературе, и, подобно, Владимиру Владимировичу Маяковскому, к которому весьма возможно имею самое прямое отношение, я «наступил на горло своей собственной песне», не позволив себе никаких вдохновений. На этот раз мне поставили четвёрку, хотя и тут не обошлось без небольшой накладки – я как-то неуклюже закончил мой экзаменационный опус.

Да что там школьное сочинение! Ещё будучи школьником, я ни много ни мало написал некое эссе, касающееся социалистического реализма. Как известно, было такое казённое течение в литературе и искусстве в Советские времена. Суть его была проста, как мычание, – изображать действительность надо не такою, какая она есть на самом деле, а такою, какой она должна быть и какою она на самом деле будет когда-нибудь, при коммунизме. Сейчас я уже не помню, какие гениальные (генитальные) идеи я доверил нескольким листкам школьной тетради, но точно помню моё непременное желание опубликовать их в советской печати. А как иначе? Ведь так замечательно в моём литературном опусе сошлись концы с концами. Вот только как его опубликовать в этой самой печати?

Пораскинув умом, я решил показать своё литературное творение отцу одного из моих тогдашних приятелей. Приятеля звали Володей, а его отца …Александром Исаевичем… Нет-нет, не Солженицыным. Тот, недавно выпущенный из заключения, находился в ссылке и широким массам советских читателей известен, естественно, не был. Впрочем, и папаша моего приятеля оным массам также не был очень уж известен, но вот членом Союза писателей он был, являясь, в частности, автором повести «Кованый сундук». Так вот, автор повести писал под псевдонимом Воинов, а его настоящая фамилия, как и фамилия моего тогдашнего приятеля, была Лефевр. Моё знакомство с ним произошло в астрономическом кружке при московском планетарии.

Добраться до Александра Исаевича 1-го мне не удалось. Не помню уж по какой причине. А добрался бы, так, наверное, здорово бы насмешил товарища писателя. Ну а до Александра Исаевича 2-го я, надеюсь, ещё доберусь – в своих воспоминаниях, если это, конечно, будет угодно Всевышнему. Доберусь, надеюсь, и до Владимира Лефевра – как-никак он стал героем моей эпиграммы № 2, эпиграммы вполне удачной. Написана она была уже в студенческие годы, а вот первая проба пера в области «эпиграммостроения» произошла у меня ещё в школе. Её героиней была некая Наташа Боровкова, также участница упомянутого выше астрономического кружка. Вот эта эпиграмма: