Я сидела на кровати в своей комнате, и мне казалось, что я была уже так далека от нее. Далека от своих музыкальных кассет и рисунков, от платьев и украшений, косметики… Всего, что раньше было для меня естественно и даже первостепенно. Мне снова хотелось раздеться и вернуться в тот чертов подвал, чтобы снова протянуть руки под его веревку. Мне даже казалось, что там, в подвале, было куда лучше, чем дома.
В тот день, когда он отпустил меня, я уже смирилась с тем, что умерла где-то месяц назад. Может, поэтому я без страха спала на голой земле и мне не страшно было утром не проснуться. Мне и сейчас не страшно, если завтра я вдруг не проснусь.
Второй день я была дома. На такой случай не было инструкций, поэтому Рой просто взял пару выходных. Но его в доме как будто и не было. А может, его и вправду не было, ведь каждый раз, когда я спускалась на кухню за чем-нибудь, гостиная пустовала, и даже телевизор был выключен. Радио тихо потрескивало на подоконнике. Все утренние газеты лежали на столе.
Я снова спустилась вниз, выключила радио, как источник надоедливого и отвлекающего звука. В доме вновь возродилась тишина. Из углового ящичка я достала турку, а из холодильника – молоко. Мои действия, одно за другим, на доли секунд прерывали это мертвое молчание, а мне так хотелось, чтобы кто-нибудь поблизости заговорил.
Раньше я всегда присоединялась на кухне к маме, и разговор рождался между нам сам по себе, раньше мы звали по выходным соседей и знакомых, раньше мы завтракали, обедали и ужинали втроем, раньше Рой пересказывал по утрам газеты, а мама то и дело вставляла свои шуточные комментарии, ведь ее никогда не интересовала политика. Раньше я сидела напротив хорошего друга семьи, нашего дяди, и смеялась над его историями.
Раньше, раньше, раньше.
Я кинула в турку ложку молотого кофе и отмерила в чашке кипяток. Поставила на огонь. Окно на кухне выходило к соседям. Дети Уотсонов прыгали с качелей и мерили палками метки на мокром песке: кто прыгнет дальше? Погода снова не радовала, из-за этого казалось, что все вне дома было сплошной выцветающей старой фотографией. Взгляд упал на одну из газет: «Пропавшая без вести девушка найдена живой».
Я села за стол, быстро открыла нужную страницу и начала въедаться в этот текст глазами, как будто мне самой хотелось знать, «что же на самом деле с ней произошло». Не было ни фотографий, ни источников, а только пара колонок грубого черного текста, посредством которого всем вдруг открылась моя жизнь. «Полиция утверждает, что есть подозреваемые».
«Вы еще можете и приговор им вынести».
Вот так все это уместилось в нескольких строчках. И я молча прокляла всех тех, кто работал над этой статьей, а затем, обернувшись к плите, выключила газ под туркой. И просидела еще несколько минут, наблюдая, как скрылись в доме от дождя соседские дети, как дорожки покрылись каплями, и дождь наконец разошелся в полную силу, барабаня по листьям давно отцветшей в этом году сирени. Я хотела вылить кофе в раковину, но вернула на плиту на случай, если Рой вернется голодным. Убрала в холодильник молоко и снова поднялась в свою комнату. Здесь дождь шумел еще отчётливее, тысячями капель разбиваясь о крышу. Мне так противно было просто находиться здесь. Он рассказывал, как практически каждый раз, когда они с Роем отправлялись в гараж, после всякой работы он заходил в дом мыть руки, после чего, и по истинной причине, поднимался сюда. Я бы не поверила, если бы
