Каждый год я первым делом отыскиваю балаганчик с ириями. На прошлой ярмарке все два часа я только на них и глазела. Не могу объяснить отчего, но меня так и тянет к этим маленьким, упрятанным в деревянные коробки жизнёнкам. Никогда не устану ими любоваться. Когда я вырасту и стану богатой, как матушка – она у меня очень знатных кровей! – я обязательно куплю себе такой ирий. Поставлю в спальню и буду играть малюсенькими фигурками дни напролёт.
Ирии – что игрушечный театр. Такие коробкú с одной прозрачной, стеклянной боковиной. С окошком то бишь. В него заглянешь, а там… целая сказка. Внутри к задней стенке приделана картинка лубочная. Там красивые дома, фонари нарисованы, а иногда убранство какого богатого дома или магазина. Такие мне нравятся больше всего. А есть даже такие, что изображают капище, идолов. А есть такие, где виселица или костёр… А перед картинкой по всему дну расставлены расписные фигурки. Где – игрушечные телеги и лошади, торговки и полицейские; где – дети, собаки, ленточная карусель; а где – тянущие за собою крошечное судёнышко бурлаки. А бывают и революционеры, идущие на виселицу, склонив головы. Как кукольный домик, только у ирия ещё и ручка сбоку имеется. Заводишь механизм, и всё как начнёт двигаться, крутиться! Заскачут лошади, пекарь станет вынимать хлеб из печи, дети – бегать, карусели – кружиться, палачи…
В этот раз я тоже долго на ирии глазела. Покуда толпа не оттеснила меня к следующему прилавку. Так всё это обидно, но… Мне, наверное, никогда не купить их. Ирии – это дорого. Это только для богатеев. Не для приютских щенков, как нас все тут называют. Всё там – только для богатеев. А зачем оно им? Зачем им так много всего?
Значится, как и частенько до этого бывало на ярмарках, в какой-то миг в груди у меня начало всё щемить. И скручиваться…
Повсюду кипела торговля. Купцы заворачивали свой товар в бумагу побелевшими от мороза пальцами. Улыбались и отдавали покупателям. Поглядишь по сторонам – а все что-то да покупают. Каждый при средствах, каждый приобретёт что понравится … Калачи, игрушки, ленты, платки… Повсюду рядом со стражниками важным шагом выступают дети богатеев, столичных тузов, северных промышленников, фабрикантов, водочных царей… Их круглолицые, холёные, молочные отпрыски, кто мои погодки, а кто даже младше, тыкают пальцем то в один прилавок, то в другой. Куснут разочек пирог с повидлом, скривят рожу, да на землю бросят. А мне до них и не добраться, хотя так слюнки и текут. Я стою посреди толпы, опустись наземь – затопчут. Они и так все толкаются, толкаются со всех сторон. И повидло так и вытекает на покоричневевший снег. И прилипает к подошвам.
Мой тулуп заштопанный и не по годам короткий. Дырявый платок на голове. И погрызенные молью валенки. В кармане у меня ни монетки. И я помню, что смотрела на втоптанный в снег пирог с повидлом и думала о том, что, ежели бы можно было умереть, чтобы заново родиться в богатой семье, я бы, не раздумывая, бросилась под расписной вагончик ближайшей «павлинки» – это такие ходячие паровые магазинчики на четырёх железных лапах. Ступит такая на тебя, и тут уж, здрасьте, – хребет точно переломит. Но Всевышние и Единый Бог не прощают самоубивцев. Да и смерть – просто смерть. Никто не рождается потом снова, умер – значит, насовсем. Нам волхвы рассказывали. Так что я просто стояла и смотрела. Терпела тычки и брезгливые взгляды. А в груди всё что-то скручивалось и скручивалось, тянуло, болело. Пробиралось наверх, стискивало горло. И хотелось реветь. Реветь. Реветь!
