― Эти задержанные женщины, ― сказал фон Апфельгартен, когда вернулся местный инспектор, грузный, грустный и с усталыми глазами. ― Вы просто тыкали пальцем и хватали первых попавшихся?
― Двух подозреваемых уже отпустили, ― затряс отвисшими щеками инспектор, ― а срок задержания третьей истекает сегодня.
― Фройляйн Клара Браун, ― зашелестел бумагами фон Апфельгартен, ― старшая горничная в Зильберштайнадлере. На нее указали не потому, что у нее отсутствует алиби, как и у половины слуг, а потому, что она не посещает церковь. Вы это серьезно?
― Очень дерзкая девушка, и отец Ворличек говорил… ― инспектор Генке осекся.
― То есть теперь вы понимаете, как это звучит, ― сказал Курт. ― Далее. Элишка Орсак. Фройляйн или фрау неизвестно, род занятий тоже, местная нищая, бродяжка. Подходящий козел отпущения…
― Вот и мы так решили, ― поспешно вставил Генке. ― Выпустили неделю назад. Оказалось, видели, как она дрыхла на сеновале у фермера Шульца.
«Теперь ее днем с огнем не сыщешь», ― подумал Курт, а вслух продолжил:
― Фрау Чандра Мюллер, вдова владельца сувенирной лавки. Иностранка?
― Муж привез ее откуда-то с далекого востока года три назад. И год, как он скончался от пневмонии. Путешествия подорвали здоровье. Местные говорят, что она странная и наверняка ведьма.
― Но как она связана с вдовствующей маркграфиней? Или ее задержали только потому, что она неместная?
Генке почти виновато почесывал плохо выбритый двойной подбородок.
― Да вы сами с ней поговорите, герр фон Апфельгартен. Только после нее не останется ни одного подозреваемого. Не будет больше нашей убогой тройки.
Курт положил на стол папку и почувствовал, как у него заныла верхняя челюсть. Как бы зубы не разболелись. Дело и так завалено хуже некуда.
― Ведите сюда фрау Мюллер, ― приказал он.
Через несколько минут он рассматривал сидящую напротив молодую женщину. Наверное, двадцать с небольшим, стройная, даже тоненькая, смуглая, черноволосая и с большими широко расставленными темно-карими глазами. На левой щеке красовалась небольшая родинка, а лоб, прямо между бровей, украшал рисунок в виде маленькой капли красного цвета.
Фон Апфельгартен отметил, как необычно, даже причудливо смотрелся центрально-европейский женский наряд на уроженке дальнего юга-востока. Кажется, в искусстве это называется эклектикой. Иностранная вдова лавочника выглядела крайне экзотично для имперской провинции, неудивительно, что местные наговорили на нее при первой же возможности.
― Вы знали вдовствующую маркграфиню? ― спросил фон Апфельгартен после того, как уточнил ее имя и положение.
― Видела один или два раза, ― с непривычным акцентом ответила Чандра Мюллер. ― Я приносила украшения для продажи в замок. Я делаю очень красивые ожерелья и серьги.
― Прямо в замок? ― не поверил фон Апфельгартен.
Спрашивается, к чему маркграфине странные побрякушки, сделанные чужеземкой?
― Я приходила к слугам, ― тут же развеяла его сомнения Чандра. ― Им нравилась моя работа. Старая хозяйка садилась в пар… паромобиль. Так, верно? ― Она улыбнулась. ― А я пошла к входу для слуг.
― Понятно, ― протянул Курт и задумчиво побарабанил пальцами по столу. ― Маркграфиня показалась вам расстроенной или… печальной?
В углу инспектор Генке издал какой-то булькающий звук, и Курт повернулся к нему.
― Могу я попросить вас позаботиться о чашке чая, инспектор? Даже двух. Прошу прощения, но я немного замерз. И фрау Мюллер, думаю, тоже не откажется.
