Пехотинцы. Новые интервью - страница 3

В 20-х числах августа нас отвели на средний обвод обороны. 22-го немцы в районе Песковатки форсировали Дон. 23 августа был самый страшный день не только для Сталинграда. На рассвете, часа в четыре, видим, возвращаются с задания четыре наших ТБ-3. Видимо, бомбили, может быть, аэродромы в районе Миллерово или Тацинской, может, еще что-то, я не знаю. Появляются два мессершмитта. Один бьет головной ТБ-3, второй бьет хвостовой, делают разворот, круг, опять пикируют, бьют средних два. И на протяжении десяти километров где-то в степи мы видим четыре колоссальных костра от этих сбитых самолетов. Несколько человек из экипажей выпрыгнули из этих самолетов на парашютах. Немцы после того, как сбили эти самолеты, начали расстреливать парашютистов. Мы смотрели, и, вы знаете, такая злоба, такая ненависть была, что готовы были глотку рвать немцам зубами. Но близок локоть, да не укусишь. Ничем мы этим беднягам-летчикам помочь не могли.

А чуть позже раздался гул в степи и ринулась масса танков противника. Это 14-й танковый корпус противника с плацдарма, который они захватили накануне, прорвал оборону двух наших малочисленных дивизий. Не встречая никакого сопротивления, буквально парадным маршем двинулся на Сталинград. На острие удара этого корпуса оказался наш правофланговый курсантский батальон. Небольшое количество танков отсоединилось от этой парадной колонны и буквально раздавило всех, кто там был. У нас не было средств настоящей борьбы с танками, только два-три ружья противотанковых в роте, а основное оружие – противотанковая граната и бутылка с зажигательной смесью. И вот танки приходили на окоп или на траншею, разворачивались на одной гусенице и хоронили живьем курсантов в этих траншеях. Мы смотрели на этот бой примерно с километра-полутора и ничем не могли помочь, сжимали в руках эту бутылку, эту гранату, но на полтора километра её не бросишь. Буквально все курсанты высыпали наверх, и все рыдали. Не плакали, а рыдали от бессилия, видя, как гибнут товарищи и мы ничем не можем помочь. И видели этот парадный строй танков, двигавшихся в направлении Сталинграда.

Где-то часов в 16 появилась армада самолетов, причем шли в несколько ярусов в направлении Сталинграда. Началась бомбежка города. Мы прекрасно знали, что в Сталинграде находится, помимо самого местного населения, большое количество эвакуированных с Украины и даже из Ленинграда. И мы, находясь в районе Большой Россошки, это примерно в 45 километрах восточнее Сталинграда, наблюдали эту бомбежку и клубы горящей нефти, черного дыма, поднимавшиеся на несколько километров в небо. Стояла чудесная светлая погода, жаркий день, август, ночью – сплошное зарево над Сталинградом.

Вот много говорят о приказе 227. Я немножко возвращусь назад и скажу о заградотрядах. Мы их не видели. Для нас заградотрядом был горящий Сталинград или те деревни, те станицы, которые мы оставляли. И плачущие люди – вот для нас что было заградотрядом.

Приказ вышел 27–28 июля и где-то в эти же дни был зачитан нам. Мы, курсанты, его восприняли как лекарство от постоянных отступлений. Нам надоело отходить, мы бьем немцев и вдруг отходим. Как же так? Ну приказ, в конце концов, ставит преграду этому, значит, наш отход прекратится. И тем не менее отходы продолжались, были разговоры о том, что приказ очень строгий, было создано большое количество заградотрядов, всё это так. Но дело в том, что нужно было прекратить ту панику, которой были охвачены практически все части. Тем более, не дай бог, если они поучаствовали в Харьковской операции. Они настолько были напуганы не только пехотой, танками, авиацией, просто при одном слове «немец»… Не только танки, не только обход, окружение, а просто «немец» – уже готовы были бежать. И приказ этот ставил всё на свое место. Кстати говоря, на Сталинградском, Донском, Юго-Западном фронтах было организовано несколько десятков заградотрядов. Их действия я ни разу не видел. Задержали они, эти отряды, более 130 000 бежавших из своих частей солдат, красноармейцев и командиров. Причем всего было расстреляно, по данным НКВД, которые были опубликованы, 1200 человек. По приговору трибунала или паникеров на поле боя – 1200 человек. Более 130 000 были направлены вновь в войска. Целая армия бежала, а они были вновь возвращены.