А бизнесмен самоуверенный стоит на коленях перед иконой и молчит. Молчит-молчит, а потом вдруг всхлипнет громко – как ребёнок. А в пустом храме всё далеко разносится. И слышит инок, как Вениамин Петрович молится со слезами и повторяет только:
– Матушка… Матушка… Пресвятая Богородица… Ты мне как Мама родная! Прости меня, дерзкого грешника… Недостойного милости Твоей… Ты знаешь, как я люблю Тебя, Матушка! Знаешь, что не помню я своих родителей… Один, совсем один на земле… Только на Тебя, на Твою милость уповаю и на Сыночка Твоего, Господа нашего! Матушка, а я вот подсветку для храма сделал, старался очень… Хорошо ведь с подсветкой будет… И отец Савватий благословил, разрешил мне пожертвовать на обитель… Прими, Матушка, в дар! Прими от меня, недостойного!
Отец Валериан густо покраснел и на цыпочках вышел из храма. Встал на дорожке, как будто он только в церковь войти собирается. Стоит, ждёт, когда можно вернуться будет, дальше Псалтирь читать. Стоит и чувствует – а он никогда сентиментальным не был, – как дыхание перехватило и слёзы близко. Искренняя молитва, от сердца идущая, она ведь касается и того, кто слышит её.
Смотрит инок: старец Захария к храму тихонечко бредёт. Он всегда заранее на службу и в трапезную выходит, чтобы не опаздывать. Подошёл старец, только глянул на инока – и будто всё понял о нём. Улыбнулся ласково. А потом говорит как бы сам с собой:
– Да… Вот уж служба скоро… Знаешь, отец Валериан, я иногда за собой замечаю…. Часто я людей по внешнему виду оцениваю… Иногда думаю про человека: какой он самоуверенный да надменный… И за что его только привечают в обители… А Господь и Пресвятая Богородица зрят в самое сердце. Человек-то, может, к Пресвятой как ребёнок к родной Матери приезжает… От души на монастырь жертвует… И Она его утешает – ласкает, как младенца по голове гладит… Да… А я в осуждение впал…
– Отец Захария, простите, помолитесь обо мне!
И старец улыбнулся, благословил инока и положил ему на голову свою большую тёплую руку.
Из храма вышел Вениамин Петрович, как обычно сдержанный, суровый. Почтительно поклонился отцу Захарии, легонько кивнул отцу Валериану. И в этом лёгком кивке не было надменности. Просто небольшой дружеский поклон. И отец Валериан тоже дружелюбно поклонился в ответ.
А обитель потихоньку оживала: распахивались двери келий, слышались голоса братии – все собирались на всенощную.
Розпрягайтэ, хлопци, коней!
В монастыре число трудников менялось в зависимости от времени года. Летом трудников было больше: хорошо в тёплую пору на свежем воздухе поработать, в реке после послушания искупаться. А зимой трудников обычно оставалось меньше. И вот как-то, дело к лету шло и трудники уже заполнили всю монастырскую гостиницу, отец Савватий благословил келарю, отцу Валериану, трёх работников в помощь: перебрать картошку прошлогоднюю, почистить овощной подвал. Заходит отец Валериан в келью монастырской гостиницы, а там как раз три трудника сидят, чаи гоняют.
– Отец Валериан, посиди с нами! Мы вот тут про национальные особенности спорим!
– Это как?
– Да вот: какая нация самая умная?
– Какая самая умная – это я не знаю, а вот самая хитрая – хохлы! Был у меня друг, парень отличный, но вот – хи-и-трый!
Тут один трудник и говорит мрачно:
– Так, та-а-к! А я, между прочим, Беленко!
Второй угрюмо в разговор вступает:
– А я – Дмитриенко!
Поднимается третий, ростом под потолок:
