Гвенна уставилась на него, на кружево шрамов по коже. Она ни хрена не знала об этом человеке, но ясно было – если только гнев не застил глаза, – что он не за письменным столом жизнь провел.
– Кто вы, драть вас, такой? – устало спросила она, разом остыв.
– Вопрос поставлен неправильно, – покачал он головой.
– Как хочу, так и ставлю.
– Следовало бы спросить, кто вы? – заметил он, пропустив грубость мимо ушей.
– Это вы и так знаете.
– Думал, что знаю. Бесспорно, я достаточно о вас писал, Гвенна Шарп. И полагал, будто кое-что понял.
– Да ну? И что же?
– Например, я думал, вы не из тех, кто позволит гноить себя в корабельной каюте.
– Отвалите.
– Я полагал, вы не из тех, кого мир сумеет сломать. Умереть вы, конечно, можете. И проиграть. Очень зрелищно проиграть. Но я никак не ожидал, что вы сдадитесь. – Он склонил голову к плечу. – Должен признаться, я удивлен.
– Я не сдавалась, – прорычала она. – Меня разжаловала сама император! Я больше не кеттрал.
– В мире полно людей, помимо кеттрал. Огромное большинство их не прячется круглые сутки в темной комнате.
– И я не прячусь, сукин вы сын. Джонон запретил мне выходить на палубу.
– Тогда, конечно, вам ничего другого не остается. – Он, пожав плечами, повернулся к двери.
– Мы посреди моря Призраков – здесь делать нечего.
Киль поджал губы и прищурился в темноту.
– Мне придется переписать один абзац.
– Это вы о чем?
Он уставился в угол, по памяти цитируя текст:
– «Гвенна Шарп не была самой искусной среди кеттрал. Даже в ее крыле были бойцы сильнее, лучники метче, тактики предусмотрительней. Что выделяло Шарп среди других, делало ее подлинным командиром крыла, – это ее неукротимое сердце».
Она уставилась на закрывшуюся за ним дверь.
Неукротимое сердце…
Она закрыла глаза, прислушиваясь к биению в груди – запинающемуся, робкому, словно признавший поражение пленник.
«Шарп выделяло ее неукротимое сердце…»
Было ли оно таким когда-нибудь?
Гвенна вспомнила себя на баррикадах Андт-Кила. Вот она бросает вызов в лицо наступающим ургулам, вот ныряет в реку, чтобы подорвать затор, в уверенности, что на том ей и конец. Она вспомнила тогдашний восторг, и ужас, и угрюмую решимость, гнавшую ее вперед. Она вспомнила. Но, заглядывая в себя теперь, находила только клочки, осколки прежних чувств – груду бесполезного ржавого хлама. Историк в своей книге описывал не ее – другую, незнакомую женщину.
Вопрос: что бы сделала на ее месте та незнакомка?
Она медленно стянула с себя шерстяной плащ и растянулась на полу. Болело все: колени, плечи – словно все полученные в жизни раны, порезы, растяжения разом вернулись ее донимать. Она легла ничком, уткнулась в доски половиц. Чего бы ей хотелось, это так и лежать, но женщина из хроник Киля поступила бы иначе. Даже запертая в каюте, та несчастная сука не дала бы себе размякнуть. И Гвенна, преодолевая боль, уперлась ладонями в пол, подняла в планке прямое тело. Женщина из истории Киля часто повторяла это упражнение и однажды продержалась в нем до счета десять тысяч.
Дрожа, глотая слезы, Гвенна Шарп начала отсчет.
* * *
От упражнений легче не стало, но теперь хоть нашлось на что списать боль. Боль перетруженных мышц была привычна и, если не давать себе пощады, могла оттеснить другую, новую и глубокую, которой Гвенна не умела ни оправдать, ни объяснить.
Бег и плавание, разумеется, исключались, значит оставались тысячи отжиманий. И тысячи подъемов корпуса. Она держала планку, считая до бесконечности. Поначалу не покидала каюты, но здесь для настоящей разминки было тесно, и через несколько дней Гвенна выбралась на ют.
