Хункарпаша набрал в грудь побольше воздуха и хотел ответить, что он из Дагестана, но вместо слов из его горла вырвался лишь хрип. Женщина замахала руками.
– Ой, молчи уж, молчи! Забыла я совсем, что говорок-то из тебя никудышний. Щас я кипяточку принесу, ополоснем твое горло, тогда и говорить зачнем.
Минут через десять она принесла в бокале горячего чаю. Женщина присела на табурет.
– Сам-то сможешь? А то Надька тебя все с ложечки поила. Давай-ка я тебе подмогну. А чай хороший, на травах, шибко пользительный чай-то. Им мы тебя и пользовали, медом да салом гусиным натирали. – Она засмеялась. – А ты все ругался, да все матом, да по-русски. Смешно так.
Наконец Хункарпаша осилил горячий чай, откинул голову на свернутую фуфайку и тяжело задышал. Почувствовал, как по лицу, по груди, по ногам разлился жар.
– Хорошо ли? – спросила хозяйка.
Он лишь кивнул головой, чувствуя, как все тело наливается истомой и невесомостью. Прошептал:
– Спасибо.
– Ну, вот и заговорил. Ты погоди, касатик, еще денек-другой и совсем забалякаешь.
Женщина говорила что-то еще, но он ее почти не слышал, потому что постепенно стал тонуть в парном тумане, точно таком же, какой разливался над речкой по жарким утрам в его родном ауле…
3
Проснулся он при ярком свете солнечного дня. Он так ослепил его, что еще несколько минут в глазах было темно. Когда Хункарпаша привык к свету, он увидел незнакомую молодую женщину, которая стояла, прислонясь спиной к печке и заведя руки за спину. Она была в вязаной серой кофточке, в юбке защитного цвета. Короткие и темные вьющиеся волосы обрамляли круглое бледное лицо с маленьким приподнятым носиком и полноватыми губами. Но больше всего его поразили глаза – цвета спелой вишни, слегка раскосые и широкие. Она смотрела на него, не моргая, с едва заметной улыбкой на лице и молчала.
– Вы кто? – спросил он.
– Я – Надя, – ответила она.
И ему показалось, что это говорит не человек, а заливается колокольчиком небольшой горный ручеек – до того чистым и звонким был ее голос.
– Надия, – повторил он невольно с акцентом, и снова услышал ее колокольчиковый смех. При этом глаза ее засияли еще ярче, словно на них упал солнечный лучик. Она смеялась так открыто и заразительно, что он не успел обидеться на нее, потому что в первые мгновения даже не понимал, почему она смеется, и засмеялся сам – хрипло и редко, словно выхаркивал из себя этот смех. Услышав его, она сразу посерьезнела и сказала с виноватой полуулыбкой:
– Вы извините меня. Я не удержалась. Вы так ласково и непривычно назвали меня – Надия. Мне очень нравится. Вам тяжело говорить?
– Бывало и больнее. А вы кто здесь – хозяйка?
– Нет, я живу у своей родственницы. Зовут ее тетя Поля.
– А как я попал к вам, Надия? Я ничего не помню.
– В таком состоянии, в каком вы находились, человек не способен что-то помнить, – ответила просто девушка. – Я работаю кассиром на вокзале. Демобилизовалась в июле, кое-как устроилась на работу, тетя помогла.
– Так вы тоже на фронте были?
– Да.
– На каком?
– Первый украинский. А вы?
– На Западном. А жалко, что мы вместе не воевали.
– Почему?
– Мы могли бы там встретиться.
Надя поджала губы и сразу стала серьезной, отчего ее густые брови опустились на глаза. Она ответила:
– Нет, уж лучше здесь.
– Почему?
– Потому что я была медсестрой при полевом госпитале. А в нем больше умирали, чем выживали.
Хункарпаша воздел глаза.
