Нет-нет, надеть такую красоту, что, выразительно сложив руки на груди, посоветовала Василиса, Зария не могла, как не могла и объяснить странной кухарке то, почему носит застиранные, залатанные лохмотья. Кому интересно бормотание убогого создания, которое способно вызвать в душе только одно свербящее чувство – толкнуть или обидеть посильнее? Ущербное подобие человека, жалкое, ничтожное и оттого вдвойне противное…
Даже Лиска и та при первой встрече хотела сделать ей больно – Зария видела. Чего она до сих пор не понимала – как новая стряпуха борется с собой? И зачем? Ведь никто прежде не утруждался подавлением той злобы, которую вызывала наследница лантей. Только вот не злоба довлела над Василисой, а раздражение, причем не на саму Зарию, а на что-то другое.
И… вот оно – платье. Яркий кусочек неба, сотканный и сшитый на ладную миловидную девушку, а не на тощую хромоножку. Наряд будет велик Зарии в груди, пожалуй, широковат в талии, а левая сторона красивой юбки и вовсе станет волочиться по земле, быстро обтреплется и порвется – кроили-то ее не на кривобокую. Но если подогнать платье по фигуре, то…
Пустые мысли. Глупые. Зачем, да и куда ей надевать это? И все-таки пальцы снова пробежались по мягкой ткани, такой нежной и приятной на ощупь. Что-то доселе незнакомое бередило душу, манило, призывало надеть обновку, сулило счастье, которого никогда не знала чернушка.
– Это еще откуда?!
За разглядыванием платья Зария упустила момент, когда рядом с ней оказалась свекровь. Девушка вздрогнула всем телом и схватилась за горло, словно испытала приступ удушья. Когда это матушка успела проснуться? Еще же и за окном темно! Неужто?.. Запоздалая догадка осенила слишком поздно.
А дородная румяная женщина, возникшая в дверях темной каморки, теперь возвышалась над своей жертвой, склонив обвитую седеющей косой голову.
От одного звука глубокого, исполненного зарождающегося гнева голоса сноха сжалась, пытаясь сделаться маленькой-маленькой.
Голубой наряд так резко выдернули из дрожащих рук, что подол больно хлестнул Зарию по глазам.
– Да ты никак расфуфыриться вздумала, поганка бледная? Спасибо, что не на бархат и шелка раскошелилась, краса ненаглядная!
– Матушка… – прошептала «краса», – я не покупала…
Тяжелая затрещина пришлась прямо в ухо. В голове загудело, а злобный голос с истеричными нотками зазвучал откуда-то сверху, умножая боль:
– Ты по какому праву деньги потратила?! Муж работает день и ночь, а ты уборы покупаешь?!
В этот момент смысл сказанного Зарией дошел до ее обличительницы, и та с еще большим гневом зашипела:
– Ах, не покупала… Приворовываешь, стало быть? Или, может, с другими калеками милостыню просишь под воротами храма? Ну? Отвечай!
И снова град затрещин.
Зачем? За что? Почему они ее мучают? Зария не слышала оскорблений, которыми ее щедро одаривала свекровь, не чувствовала ударов, сыпавшихся на голову и плечи, она смотрела на кусочек неба, безжалостно зажатый в полной руке и теперь смятый, словно обычная тряпка. Маленький кусочек неба, маленький кусочек счастья, которое ей почти довелось испытать, к которому довелось прикоснуться. Что-то мучительно и безвозвратно умирало в ее душе.
Странное, необъяснимо упоительное желание жить, растревоженное в девушке прикосновением к нежной ткани, постепенно затихало. Больше не осталось сил бороться. Да и за что бороться? За право быть униженной и избитой? За право радоваться копеечной вещи, подаренной из жалости и сразу же отобранной более сильным? За право делать грязную работу и терпеть чужие насмешки и тычки? За что?
