Перепутье - страница 3

Я думал… господи, чего я только не передумал! Что я разучился играть, что скрипка испортилась, что мелодии устарели… О нет, всё оказалось проще, намного проще… Какой-то умник изобрёл специальные ушные фильтры, которые пропускали внутрь лишь сладенькие звукосочетания и поглощали весь важный смысл, который они несут… А потом появились эти ужасные маски! Вы видели их? Моя публика, ради которой я сжигал себя каждый вечер, ограждалась от волнений и страданий ушными затычками, равнодушными масками! И они утверждают, что счастливы… А может, они и вправду счастливы?!

О, если бы я мог надеть такую же маску! Если бы я мог хотя бы перестать играть и быть как все, не страдая и не мучаясь! Нет же, ваша волшебная скрипка не даёт мне этого сделать. Будьте же вы прокляты вместе с нею!..

Скрипач умолк. Казалось, зловещая тишина с улицы просочилась через окно и наполнила комнату. Но Сказочнику уже не было страшно. Он подошёл к окну и медленно обвёл взглядом спящий город. Почти все окна домов, забранные решётками, были открыты. Стук шагов запоздалого прохожего гулко разносило по закоулкам простое, необразованное эхо.

– Скажите, дружище, – вдруг проговорил Сказочник, – а ваши сограждане так и спят с масками на лицах и фильтрами в ушах?

– Н-не знаю, не думаю, – будто бы издалека отозвался Скрипач. – Впрочем, нет, я уверен, что на ночь они эту дребедень снимают: я видел в магазине ночные столики с углублениями для масок и ящичками для фильтров. Продавец сказал, что они хорошо расходятся…

– Так что же вы медлите! – вскричал Сказочник. – Берите скрипку и играйте, играйте так, как никогда не играли на своих концертах! Умрите, растворитесь в музыке, отдайте ей всю силу – и пусть она плывёт, летит, влетает, как бабочка, как ночная птица, в открытые окна; просачивается в уши, пока они не закрыты этими дурацкими пробками! И клянусь – к утру ни вы, ни я не узнаем этого города!

И Скрипач заиграл.

Он начал с простенькой пасторали, где журчала река, терпко пахли молодые травы, а воздух дышал покоем и негой. Скрипка вела мелодию ясным голосом молодой пастушки; она пела о том, как сладко любить просто и безрасчётливо, ничего не требуя взамен, даже ответного чувства…

Пастораль сменила баркарола; кружевные волны набегали на берег, пока не ворвался ветер, оседлав, как коня, упругую вздыбленную волну. Гремела очистительная буря, после которой так прозрачно-ясна вода у берега, будто не кипела она совсем недавно солью и тиной…

Ещё немного – и скрипка обрела звучание целого оркестра: рвались откуда-то из-под земли тёмные силы, полыхал адский огонь, требующий пищи, но тоненький чистый детский голосок, святой в своём неведении, заглушал трубные звуки царства тьмы.

А Скрипач всё играл и играл, и мелодия плыла по спящему городу, влетала в открытые окна, проникала в уши сонных горожан. И даже те, кто НИКОГДА не ходил на концерты Талантливого Скрипача, не могли отмахнуться от её завораживающего действа.

Ни Скрипач, ни Сказочник так и не заметили, что наступило утро.

Жизнь начиналась сначала.

Старый эльф по имени Гайт проснулся утром и не ощутил обычного прилива радости бытия. «Это значит, пора уходить, – деловито, без грусти подумал он, – нужно превратиться в капельку росы и раствориться во влажной земле. Или подняться к небу по солнечному лучу… Ну что ж, мы, эльфы, живём долго, остаёмся юными даже в старости и без сожаления покидаем этот мир. Наверное, потому и рождаемся мы легко».