Минули годы, не стало отца. Григорий Александрович Рославлев сам уже прошёл многие ступени – взвод, рота, батальон, затем академия. После неё полк, дивизия, и снова академия, теперь уже Генерального Штаба. Затем армия, округ и… Москва. Центральный аппарат.
Сколько людей было в подчинении – таких разных, не похожих друг на друга. И всё же подавляющее большинство порядочных, честных офицеров и генералов. Подлецы встречались редко. Из каких же тараканьих щелей они теперь вылезли? Где таились? Где ждали своего часа?
И вот они сплочены и готовы к действию. А честные и порядочные люди даже защитить себя не могут, как не может сегодня защитить себя и сам Рославлев. Ситуация действительно оказалась невероятной. Он был уверен, что уже принято решение его ликвидировать, но предотвратить это не мог. Не мог же он, в самом деле, пойти в милицию и заявить о том, что его готовятся убить. Никто не поверит. Подумают, что генерал сошёл с ума. Не мог обратиться ни в КГБ, ни в МВД, хотя многих знал в центральном аппарате. Не мог даже найти убежище в комендатуре города. Потому что убийцы были никому неизвестны, потому что они были прикрыты на самом высоком уровне, потому что действовали с соизволения самых главных криминальных авторитетов – партийных криминальных авторитетов, предавших партию и перекрасившихся в демократы.
Он мог лишь оттянуть расправу над собой, но этой оттяжкой поставить под удар других людей и в первую очередь дочь и внука.
Постепенно мысли обратились именно к ним, дорогим для него существам. Он послал их к Андрею Световитову, отправил, потому что верил этому молодому генералу, направленному в Академию Генерального штаба с должности командира мотострелковой дивизии и получившему это звание на первом курсе.
Зашумела въезжающая во двор машина. Рославлев присмотрелся: «Москвич» Петровича. Встал, неслышно подошёл к только что открывшему дверку Петровичу и негромко спросил:
– Что скажешь мне?
– Всё в порядке… Передал из рук в руки. Приняли с радостью. Давай ко мне. Чайку попьём, а то и покрепче чего?
– Нет, к сожалению, не могу. Я должен быть дома… Да, я должен быть дома, – сказал Рославлев, подумав, что, приняв приглашение на чай, он поставит под удар этого своего старого знакомого, давно уволившегося в запас и охотно выполнявшего некоторые просьбы.
Он даже не захотел вместе с Петровичем заходить в подъезд. А вдруг там уже ждут… Зачем же? Нужно всё самому, только самому.
Он передёрнул затвор своего пистолета и положил его в правый карман, ещё не решив, может ли он защищаться, или тем самым навлечёт беду на своих близких.
Сумерки уже сгустились, августовская прохлада обволакивала двор, повлажнели гравиевые дорожки. Она освежала и бодрила, помогала сосредоточиться.
Рославлев попытался представить себе, что сейчас делается в доме отдыха, представить, как произошла встреча и что означает сказанное Петровичем: «Приняли с радостью». Представил, насколько был удивлён и поражён Световитов.
В доме отдыха сейчас благодать. Радует глаз тенистая берёзовая аллейка, что ведёт от КПП к входу, зеркало залива уже раскрашивается отражением мерцающих пока ещё не в полном мраке небесных светил, и над всем этим тихим и уютном уголком Подмосковья, растворяется тишина, нарушаемая лишь гулом самолётов, заходящих на посадку в аэропорт Шереметьево.
Рославлев любил бывать там, да только вот отдыхать выдавалось редко. Чаще просто заезжал повидать дочь и внука.
