Он умоляюще глянул на меня, но я онемел – так ужаснуло меня то, что стояло у самого порога.
Это был очень высокий человек, если его можно было так назвать, поскольку кости его выпирали из разлагающейся плоти, а лицо было свинцово-сизым. Фигуру окутывала пелена, образовывавшая некое подобие капюшона, из-под которого сияли два дьявольских глаза. Запавшие в глубоких глазницах, они горели, как раскаленные угли. Нижняя челюсть его вывалилась на грудь, обнажив иссохший сморщенный язык и две линии почерневших зазубренных клыков. Я вздрогнул и отпрянул, когда этот ходячий ужас приблизился к меловой черте.
– Я американский кровопускатель, – его голос, казалось, исходит истошным шепотом из-под земли. – Только я – настоящий. Я тот, кто вдохновлял Эдгара Аллана По. Я скрупулезный и неотвратимый. Я из низшей касты, дух-насильник. Видишь мою кровь и мои кости? Я отвратителен до рвоты. Я таков и не нуждаюсь в спецэффектах. Саван, крышка гроба и гальваническая батарея – вот мои рабочие инструменты. Поседей за одну ночь!
Тварь с мольбой протянула ко мне конечности, но я отрицательно качнул головой – и призрак исчез, оставив по себе тошнотворную, отвратительную вонь.
Я откинулся на спинку кресла настолько измученный, что с радостью вообще обошелся бы без призрака, лишь бы закончилась эта череда ужасов.
Слабый шелест ниспадающих одежд яснее ясного сказал мне, что шоу продолжается. Я поднял глаза: на свет из коридора скользила белая фигурка. Она переступила порог – это была юная и прекрасная дама, одетая по моде столетней давности. Руки она плотно стиснула, а гордое бледное лицо ее дышало страстью и мукой. Она прошла по залу, шурша, как осенняя листва, а потом, вскинув на меня огромные грустные очи, жалобно произнесла:
– Я нежная, чувственная, прекрасная и обесчещенная. Меня оставили и предали. Я плачу во тьме, скользя по коридорам. Я из почтенного и знатного рода. Мой вкус безупречен, я прирожденный эстет. Моя обитель должна быть из мореного дуба, хорошо бы еще некоторое количество доспехов и гобелены, больше гобеленов. О, возьмите меня!
Голос ее звучал нежно и певуче, она протянула в мольбе прелестные руки. Я легко поддаюсь женскому влиянию. Кроме того, чего теперь стоит Джорроксово привидение? Разве есть что-то более безупречное, чем моя последняя посетительница? И к чему все эти непрекращающиеся кошмары предыдущих собеседований, если я не сделаю выбор сию же минуту? Она одарила меня ангельской улыбкой, словно прочла мои мысли. Улыбка поставила точку в вопросе.
– Вот эта! Эта годится! – воскликнул я и, объятый воодушевлением, вышел за пределы магического полукруга…
– …Аргентайн!!! Нас ограбили!!!
Я смутно осознавал, что эти слова мне кричат в самое ухо бессчетное множество раз, но что они означают, так и не понял. Кровь в моих висках пульсировала, подстроившись к ритмичности этих воплей, и я сладко уснул, убаюканный колыбельной: «Огра-били, огра-били, о-гра-би-ли!» Но тут меня как следует встряхнули, и я открыл глаза: передо мной была разъяренная миссис д’Одд, одетая весьма скудно, и это зрелище моментально отрезвило меня настолько, что я понял, что лежу на полу, что моя голова покрыта пеплом, а в руке зажат пустой стеклянный флакончик.
Я с трудом поднялся на ноги, но головокружение и слабость одолели, и я упал на стул. Постепенно в голове моей прояснилось – и под вопли Матильды я стал вспоминать все, что случилось ночью. Там была дверь, через которую входили сверхъестественные посетители. Какой-то меловый круг с иероглифами по краю. Ящик с сигарами и бутылка бренди, которым мистер Абрахамс воздал должное. Но сам провидец… куда ж он делся? И почему из открытого окна свисает веревка? И где, о где же гордость Горсторп-Грэйндж – великолепное блюдо, которое должно было служить фамильным серебром бесчисленным поколениям д’Оддов? И почему миссис д’Одд стоит в сером свете раннего утра, монотонно повторяя и повторяя свое «ограбили»? Далеко не сразу мой одурманенный мозг как-то расставил по местам очевидные вещи и логически связал их друг с другом.
