Перевал Волкова - страница 15

Тут подал голос и Саня, смущенно, но горячо выговаривая:

– Батя, ну в самом деле! У меня отвальная, у Нинки – днюшка. Чего мы, как сироты будем – без бати за праздничным столом. Всех парней отцы в армию провожают, а мой так в тюрьме будет сидеть? А потом? Я – в армию, Нинка – в городе учится. А с кем мать-то останется? А дров зимой кто ей заготовит? И ведь, сам знаешь, поросят летом купили. Кто зерна на посыпку намелет? У мамки ноги не ходят, у тебя пояснице – кердык! Вам друг без друга поросят не вырастить. И вот!

Он шагнул к Светлане и выложил на её стол пачки потрёпанных купюр, перетянутых бухгалтерскими резинками:

– Тёть Свет, это мы с Нинкой за лето на папкины алименты тут накопили, сколько могли, чтоб в тюрьму больше не садился. Не молодой уж батя по нарам скакать. В августе так спину у него скрючило, что скорую вызывали. Какой из него сиделец! Как их вернуть-то? В уплату долга. Вы объясните.

Виктор и Тонька оба онемели и переглянулись.

– Ну, дети-то поумнее вас будут, – вздохнула Светлана и принялась пересчитывать купюры…

Из кабинета вслед за сыном бывшие муж и жена вышли сильно раскрасневшимися.

– Вы, как из бани, – пошутил Серёга, встретив семейство в коридоре.

– Прикинь, Серёга, меня дети из тюряги выкупили! На отвальной погуляю! – сообщил Виктор и на радостях вдруг крепко обнял собрата по несчастью.

– Вот и мне повезло! – Серёга похлопал Витьку по спине. – Одним конкурентом меньше! Теперь Светка меня-то точно в тюрьму пристроит!

Шестого января прямо с утречка Топотун, Шпиля и Лёха-Терёха, как обычно, встретились у поселкового магазина. «Райпо Вологодского района, деревня Лопушково» значилось на вывеске. Под ней все трое и топтались. «Алкозвезды наши взошли», – увидев неразлучных собутыльников, пошутила тетка Маня, строгая, но добрая и богомольная старушка невысокого росточка, до самых глаз укутанная серым пуховым платком.

В любой день она всегда одной из первых приходила в магазин, но, конечно, не за портвейном, как троица «алкозвезд», а за хлебом. Тетка Маня всю жизнь проработала дояркой и теперь мучилась, пытаясь избавиться от привычки просыпаться ни свет ни заря. «Вот все думала, на пенсии высплюсь! И какое там! Вскакиваю, будто прям сейчас коров доить!» – жаловалась она односельчанам.

– С Новым 2019-м от Рождества Христова! – бодренько подскочил к тетке Мане Топотун, но тут же сменил тон на жалостливый и дурашливый. – Баб Мань, нет ли хоть сколько-нибудь рубликов на портвешок? В праздничек-то выручи Христа ради!

– От вашей выручки одни убытки! Это тебе рубликов на праздничек, а матери твоей – горькие слезы! Не велел Бог зазря вино пить, – строго выговорила тетка Маня, дружившая с матерью Топотуна и знавшая, как тяжело подруга переживает алкоголизм сына.

Тетка Маня грешным делом рассердилась на Топотуна, а рассердившись, огорчилась: в сочельник можно ли злиться пусть и на пьяницу? Взяв в сельмаге хлеба, она от расстройства забыла купить молоко. Своих коров деревенские давно не держали из-за дороговизны комбикормов и, будто горожане, покупали молочные продукты в магазине. Тетке Мане это было противно. «Живем как москвичи! Будто сами не крестьяне!» – осуждающе говорила она.

Топотун, получив в сочельник от ворот поворот, тоже горько вздохнул. Этот тридцатилетний парень был прозван Топотуном за то, что при ходьбе не поднимал ног от земли, шаркая обувью, будто старик. Он и сейчас выглядел ровесником тетке Мане, но не таким бодрым, с одутловатым лицом, весь сгорбившийся, скособоченный, в поношенной фуфайке.