На ночь Каспар получил комнату. Никто не знал, о чем он сговорился с Паласаром, но все видели, что Паласар ушел, заключив сделку. Это должно обернуться деньгами для Каспара, и об оплате можно не беспокоиться.
В обычной комнате Каспара было хорошо натоплено – одна из стен была трубой печи, и не так сквозило через щели, как внизу. Кто-то из прислуги даже озаботился положить в жаровню свежих углей из печи, так что было в чем нагреть воду. Марихен предложила сходить за лекарем, но Каспар остановил ее, уверив, что они сами смогут все сделать.
Он знал этого лекаря, единственного на перевале, и у того было только одно особое медицинское умение, и оно приводило Каспара в замешательство. Лекарь пил мочу, смакуя ее, как лучшие вина. Делал он это, чтобы определить по вкусу, какой орган поражен болезнью. Для лекаря это, без сомнений, полезное умение. Наверное, этому можно научиться, и в каких-то университетах есть об этом специальные лекции, но как делать при этом такое заинтересованное и сложное лицо, какое бывало у здешнего лекаря во время диагностики, было выше понимания Каспара.
Обмывшись в тазу с горячей водой и нагрузившись вином, Каспар объяснил, что надо сделать. Они с Марихен отрезали кусок от льняного покрывала, завернули в него драгоценное содержание мешочка и размочили кулек в воде. Потом Марихен уложила сверток на рану Каспара и плотно привязала платком.
Каспар улегся на подстилку. Простыни и покрывала были, как обычно, грубы. По меркам перевала, первый класс, но грубее того белья, что Каспар знал в детстве. Он любил это место, все-таки ночей тридцать в году он проводил именно на этой плетеной подстилке.
Марихен задула свечу и прилегла рядом. Она решила поиграть с Каспаром и запустила руку ему между ног. Но Каспар не отозвался. Став почти бесчувственным от вина, он почувствовал, что с рукой Марихен на причиндалах засыпать стало чуть приятнее, но объятия Морфея влекли его сильнее, чем объятия Марихен. Очень скоро Каспар провалился в сон, спеша хотя бы на ночь отрешиться от своей тревожной участи.
– Помнишь нашу первую ночь? Я порезалась о твой потайной нож, а ты сказал, что кровь в первую ночь – хороший знак? – шепотом заворковала Марихен, но Каспар едва слышал ее сквозь сон и не нашел в себе сил ответить. Марихен вздохнула и покинула его.
Пробуждение для Каспара выдалось тревожным. Он привычным движением привстал, откинул покрывало, поглядел на голые ноги, затем повернулся, поставил ступни на холодный пол и встал, ощутив под ногами уверенную опору. Он снова стоял, не ощущая боли. Невозможно!
Он сделал три шага до лавки, где валялась его одежда. Боль не возвращалась. Он сел и непослушными пальцами развязал, разодрал повязку на бедре. Он долго смотрел на полностью зажившую рану. Не веря глазам, он тыкал пальцами, сжимал, щипал, но никак не мог поверить, что зияющая дыра плоти превратилась в розоватый рубец. Пришлось уколоть себя лезвием, чтобы убедиться, что он не спит. Уж не были ли все бедствия, случившиеся с Каспаром за последнюю неделю, дурным сном? Может, это караван, рана и мятеж были затянувшимся кошмаром? Нет, рубец на ноге был свеж, чтобы его можно было принять за позабытый старый шрам.
В содранных с ноги бинтах Каспар отыскал истлевший от крови мешочек Паласара. Травы, остававшиеся в нем, пахли сладковатым трупным гниением. Каспар бросил их в остывшую жаровню. Вскоре одевшись, в недобром расположении духа Каспар спустился вниз, там он наскоро позавтракал парой яиц вкрутую с козьим молоком и со всех ног (теперь-то у него их две, и обе рабочие!) побежал в «Кардинал» за разъяснениями.
