Кряхтя и причитая Ула нагибалась ниже к воде, не видя её, но понимая холод всей кожей, всей душой. Рука тянулась – то ли набрать влагу в горсть, то ли…
– А-ах… батюшки, да что ж такое-то? – шепнула старуха, вмиг очнувшись и оборвав ноющий плач.
Берега осенила тишина. Так, без плеска и шума, завязалось самое значимое событие сезона во всей деревеньке и даже, пожалуй, окрестностях.
Рука Улы наткнулась на корзинку, судорожно сжалась! Ребёнок в корзинке шевельнулся конвульсивно, слабо, но старуха вмиг разобрала, что именно принесла река – и запричитала в полный голос. Залаяли псы по берегу. Скрипнула дверь сарая, захлопал крыльями неурочно разбуженный петух… И только люди не проявили себя. Сперва никто не выглянул, зная привычку Улы рыдать без повода. Лишь голос и остался у лекарки от молодости и силы: визгливый, но зычный, вроде сигнального рожка. Такой не годен для музыки, зато оповестит о приказе целое войско, не оставив никого в неведении.
Сонная Заводь не войско, а всего лишь деревня у реки, но Ула не желала замечать разницы, старалась в полную силу, денно и нощно… Деревня настороженно внимала воплям – и ждала то ли их завершения, то ли подробностей происходящего.
– Вовсе свихнулась, – просипел лодочный мастер Коно.
Он-то слышал каждый всхлип Улы: проснулся первым в деревне, ведь его сарай у причалов, близехонько. Старый Коно сперва, как вся деревня, решил переждать шум и натянул одеяло до макушки, норовя заткнуть ухо. Не помогло…
– Не с кем словом перекинуться, так решила нас скопом извести, – отбросив одело, пробормотал Коно. – Без причины, вот чую!
– Скажет, мертвяк всплыл, – отозвался второй сын Коно. Он не унаследовал отцовской сноровки в починке лодок, зато умел не перечить и потому именовался наследником. Вот и теперь сидел среди ночи в сарае и стерег отцовский сон. Сам он твердил, что переживает о здоровье старого, но знающие люди полагали, что причина в ином. – Эх, кинуть нечем.
– Кинуть, – Коно то ли задумался, то ли насторожился. – Эй, а уважение к сединам?
– Так пойду и гляну, а ну как навредил ей кто, мальчишки всякие… кинут чем, – поправился наследник.
– Хотя такую и убить не грех, – продолжил Коно прежним тоном.
– И то, – сник наследник. На четвереньках подобрался к батюшкиной лежанке и подоткнул одеяло. – Вам не дует? Зябко с заката, будто зима возвращается.
– Сам гляну, ведь не утихает, – заинтересовался Коно.
Наследник так же на четвереньках доставил башмаки, потянулся и стряхнул с перекладины отцову кофту, такую старую, что родного цвета не рассмотреть в многочисленных латках и штопках. Кофту вязала первая жена Коно, памятная ему, это вынуждало беречь бестолковую вещь и настораживало: наследник происходил от второго брака. Морщась и помогая расправить кофту на больном левом плече, усердный сын приладился, нырнул отцу под руку и повёл старого к дверям.
Порог сарая – он и есть прямой ход на мостки над водой. Те самые мостки, где воет неуёмная Ула.
– Эй, не на похоронах, – Коно попробовал от двери урезонить травницу.
Дом лодочника по меркам Заводи богат, в два уровня, с отдельно устроенными клетями для птицы, с большим двором и просторным загоном для чужого скота. Иной раз лодки Коно перевозили груз под заказ аж в торговый Тосэн, где запруда, белокаменный замок владетеля земель и чиновная палата. В доме принимали разных гостей, говорят, ночевал как-то сборщик податей, сочтя постоялый двор убогим. И переписчики книг гостили у Коно, вроде бы даже были они кровные синие нобы, а не абы кто! Но старик почему-то не накопил в душе гордости за лучшее в Заводи строение. Он предпочитал, пока нет гостей, ютиться в сарае у воды.
