Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - страница 33

В Берлине делегацию приветствовал барон фон Нейрат, министр иностранных дел. Нейрат когда-то был немецким послом в Риме, так что, по крайней мере, мне не нужно было переводить для него. Кроме того, говорил он очень кратко, не то что доктор Геббельс, который в качестве компенсации за лаконизм Нейрата на встрече в министерстве пропаганды зачитал приветственный адрес, занявший пять страниц. В нем содержался один абзац, который я никогда не забуду: «Более того, счастливой характеристикой нынешнего этапа развития является то, что действия одной стороны благоприятно сказываются на действиях другой, и наоборот. Когда дуче итальянского народа, к примеру, завоевывает Абиссинию, это дает нам возможность вновь занять Рейнскую область, а когда мы вновь занимаем Рейнскую область, то совершаем отвлекающее наступление, которое помогает Италии и лидерам ее народа завоевать Абиссинию».

К счастью, барон фон Нейрат не присутствовал на этом упрощенном представлении о внешней политике, но его превосходительство Ренато Риччи сиял от удовольствия – слова Геббельса вполне соответствовали его взглядам. Гостей из Италии разочаровал не столько неприглядный внешний вид Геббельса – как известно, встреча с хромоногим считается в этой стране дурной приметой, – сколько тембр его голоса. «Он говорит как тенор» – таков был всеобщий приговор, который, к счастью, был мало связан с внешней политикой.

В ответ на настоятельную просьбу нашего лидера преторианцев итальянцы были приглашены осмотреть личную охрану Гитлера, или лейбштандарт. Солдаты этого соединения промаршировали перед нами, продемонстрировали, как они тренируются, стреляли и плавали. Мне, как штатскому человеку, показалось совсем неуместным присутствие на этом военном представлении Генриха Гиммлера, рейхсфюрера СС, и руководителя немецкой полиции, который не знал ни одного иностранного языка; я уверен, что Фридрих Великий никогда бы не сделал его генералом, хотя бы из-за того, что он носит очки без оправы. С другой стороны, он вел себя по отношению к итальянцам – и тогда, и позже – учтиво, сдержанно и с достоинством, в отличие от фон Шираха и его итальянского коллеги, которые упивались вниманием, которое им оказывали.

Естественно, итальянцы посетили празднества, устроенные в честь Майского дня в 1937 году. Дисциплинированные массы народа, церемония на Олимпийском стадионе перед толпой из ста двадцати тысяч берлинских мальчиков и девочек, геркулесовы подвиги пропагандистской машины Третьего рейха – все было рассчитано на то, чтобы поразить бесхитростное солдатское воображение Риччи и его наиболее впечатлительных офицеров. Шеф полиции Боккини, вернувшись из своей разведывательной поездки в Германию, высказывал своим друзьям опасения по поводу безрассудно рискованной политики Гитлера и его помощников, зато Ренато Риччи сделал все, чтобы убедить Муссолини в том, что его коллеги в Берлине обладают необыкновенной, поистине титанической мощью. Именно визит Риччи, а вовсе не путешествие дуче в Германию в сентябре того же года, породил у итальянского правительства комплекс неполноценности, из-за которого дуче стал устраивать массовые демонстрации и парады военной мощи в размерах, значительно превосходивших способности и желания итальянского народа, которые только тешили его непомерное тщеславие.

Кульминацией этих молодежных празднеств стал прием, на котором присутствовало тысяча триста руководителей итальянских молодежных организаций обоего пола, гостивших, по приглашению Шираха, в молодежном лагере недалеко от Берлина. Я вернулся в Италию, убежденный, что это путешествие было началом и концом моей недолгой карьеры переводчика, но я ошибся.