Пережив себя - страница 6

Зона – это не только место, но и время. У меня иногда складывалось впечатление, что вся наша жизнь проходила ночью – в темное, серое, унылое время суток – либо ранние утренние часы, либо поздние вечера, вот и все, что у нас было. И время было под стать месту – такое же бесцветное, безликое, как будто сама природа ставила перед нами фильм в сепии, лишая нас красок и цветов, высасывая из нас остатки жизни. Мы словно вращались по кругу диаметром несколько сот километров в безрадостном электрическом освещении, в то время, как стоило нам слезть с карусели, и мы бы увидели совершенно иной мир. Но мы каждый день, словно заключенные на работу, ходили на одни и те же черно-белые сломанные аттракционы с выжившим из ума смотрителем, который вновь и вновь запускал карусель, и мы кружились, кружились, кружились…

Почему никто из нас не покинул зону добровольно, не прервал безрадостный путь по кругам чистилища, неужели чувство, которое мы испытывали друг к другу, а потом и его отрыжка – привычка, было для нас сильнее инстинкта самосохранения, ужаснее страха потерять близких, мучительнее боли и унижения, страшнее отчаяния одиночества? Или это было сродни наркотическому опьянению мозга, когда краткий миг удовольствия или даже иллюзорная надежда его достичь заставляет больного преодолевать мучительный и опасный трип?

Наша последняя встреча произошла в этой же самой зоне, где мы бессчетное количество раз ссорились и мирились, били друга под дых и обнимали до хруста костей, тонули в грязи обвинений и признавались в вечной и чистой любви, кричали и молчали, умирали и возрождались. Но тот раз был самим смотрителем-богом предназначен стать последним.

За полгода до этого момента я написала пророческие стихи, еще не зная, что они станут последними в своем ряду:

Я предложила все начать сначала,

Я предложила прошлое забыть.

Ты на меня кричал, а я молчала,

Не в силах больше за двоих любить.

Я предложила все начать сначала,

Я предложила – с чистого листа.

Ты упрекал, а я опять молчала,

Не в силах осознать, что – пустота.

Я предложила все начать сначала,

Я предложила просто, чтоб начать.

Но ты молчал, и я теперь молчала.

У нас так много времени молчать.

Так однажды заканчивается любое место и любое время, и с этим концом для меня умерло еще много других мест – набережные реки, прямые и длинные шоссе, заброшенные церкви, лесные тропки, придорожные забегаловки, словом, целый мир, совершенно не связанный с тем местом и временем, в котором я обитаю сейчас. Это словно параллельная реальность, и она была ею все эти годы, и ты, и мы оба – тоже были ею. Сейчас, минуя эти места, я думаю о них как о том, втором Городе, который и был и не был в моей жизни. Придет время, и я точно так же буду думать о тебе – о том, как ты и был, и не был. Но пока это время еще не пришло, и вторая реальность мучительно вторгается в меня всякий раз, возникая за стеклом автомобиля, и я понимаю, что ни город, ни время для меня еще не закончились. А жаль.

Я сделала свой выбор – однажды и навсегда, как я тогда думала, в радости и в горести, в болезни и в здравии, но навсегда. Я вышла замуж и родила ребенка, чтобы он был счастлив со мной и со своим отцом. Моя вина лишь в том, что я никогда не любила так, как любила тебя, но это же и моя беда. Я испытывала нежность, благодарность, временами влечение, потом дружбу, но никогда – страстную, тяжелую, ослепляющую разум и завораживающую тело – любовь. Даже теперь, когда нас нет, когда я, подобно лису Домино из рассказа американского натуралиста, отгрызла себе ногу, попавшую в капкан, иначе говоря, ампутировала живое, трепещущее тело любви ради того, чтобы остаться в уме и целостности, так вот, даже теперь, эта любовь еще не умерла. Любовь тела еще живет в моих клетках, тогда как любовь души уже примирилась с потерей. Как говорят медики, есть органы, потеря которых не означает смерть, и они с легкостью советуют удалить то, что болит и угрожает заражением. Я долго не прислушивалась к этим советам, более того, считала, что это грех – уничтожать божий дар любви, чувство, соединяющее двух людей в единое целое, пусть и такое непростое, непрямое, как наше, но все равно – непостижимое, неповторимое, светлое и потому – святое. Ты считал иначе, ты видел не божий дар, а мою вину.