Перманентная современность - страница 6

В рамках данной работы, в той части, где современность будет рассматриваться в своем темпоральном качестве, внимание будет сосредоточено на сквозных моментах, так или иначе присущих современности при любой ее периодизации: как единого периода с 1500 года и по наше время или как трехсоставного периода, в версии М. Бермана. При этом концепция постсовременности браться в расчет не будет по соображениям, которые будут раскрыты ниже (см. гл. «Современность и постмодерн»).

Как уже говорилось ранее, понимание под современностью определенной эпохи, отделяющей себя от предыдущей, начинается, насколько известно из письменной истории, с V века н.э. и получает концептуальную разработку в работах Гегеля. От гегелевского понимания современности как временного периода часто отталкиваются и современные мыслители, актуализировавшие рефлексию современности в настоящее время: Ю. Хабермас, Ж. Бодрийяр, У. Бек, З. Бауман, Э. Гидденс, А. Турен, Б. Г. Капустин, Ю. Г. Ершов. С их позиций, современный период, длится с XVI века и характеризуется техническими, научными, политическими изменениями, а также представляет собой игру знаков, обычаев и культур, которые претерпевают структурные изменения на уровне ритуального и социального габитуса [155. – C. 65].

С точки зрения Ю. Хабермаса, и всех остальных философов и исследователей, находящихся в гегелевском тренде, современность берет свое начало на рубеже 1500 года, когда люди, жившие в это время, начинают отграничивать свою эпоху от Средневековья, обозначая ее как «наше время» или «новое время» [143. – C. 11]. Б. Г. Капустин конкретизирует современность, указывая, что она представляет собой «проблемную ситуацию, в которой оказываются общества вследствие подрыва и распада того строя высших ценностей, которые ранее легитимировали их порядки, обеспечивали осмысленность общей «картины мира» у членов этих обществ и воспринимались ими в качестве высшей и объективной «онтологической» реальности (представляемой мифологически, религиозно, в виде универсальных моральных «законов природы» или иначе)» [89. – Т. 3. С. 587]. Такое понимание пересекается с тем, что З. Бауман предлагает обозначать понятием interregnum, что в переводе на русский язык означает нечто вроде «междуцарствия» или «межвластия» (или межцивилизационной эпохи [96]). В качестве примера Бауман ссылается на макиавеллевского «Тита Ливия», где описывается создание Рима, легендарным первым царем которого, как известно, был Ромул, правивший городом 38 лет. Ромул был первым человеком, который оказался у власти. Еще не было ни опыта, ни традиции. И после его смерти появилась всеобщая растерянность: люди не знали, что делать, т.к. все законы были «привязаны» к Ромулу и сделаны под него. Один год, прошедший с момента смерти Ромула; год всеобщей растерянности; год, когда старые ценности утратили свою легитимность, а новые еще не были созданы; год, пока не появился новый правитель – этот год Бауман и называет первым периодом, к которому применили понятия interregnum [13]. В этот период: «старые права уже не обязывают, а новых еще нет. Старый властелин, который надзирал за исполнением права, уже не существует и никто не знает, каковы будут решения, принятые новым, потому что даже личность этого нового была не известна» [13].

Разумеется, распад ценностей и крах цивилизаций довольно нередкое явление в истории человечества: можно вспомнить, если говорить о европейской цивилизации, крах Античного космоса или схоластического Средневековья, которые обладали довольно жесткой структурой, предлагая современникам четкую шкалу ориентиров. Однако, предыдущие межцивилизационные периоды отличались от современности, по мнению Б. Г. Капустина, тем, что человечеству удавалось преодолеть наступающий ценностный коллапс посредством «нового „ухода в трансценденцию“, более „истинную“ и „глубокую“, чем прежняя» [89. – Т. 3. С. 587]: так Античность сменялась Средневековьем, язычество вытеснялось (и ассимилировалось) христианством. Но в условиях современности подобное оказывается невозможным: космос рушится, а выход из наступившего хаоса не просматривается даже в отдаленной перспективе. Человек оказывается предоставлен самому себе в ситуации смерти Бога (Ф. Ницше).