Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - страница 3
Тысячи писем, написанных госпожой дю Деффан, позволяют воссоздать аристократическую, светскую, литературную и культурную жизнь эпохи, близящейся к своему концу. Она превращает переписку в настоящее искусство жизни.
В возрасте 45 лет госпожа дю Деффан обнаруживает у себя опухоль груди. Она отправляется в нормандский Форж, на воды, и проводит там все лето 1742 года. За это время она пишет не менее 13 длинных писем своему любовнику, президенту[5] Эно, играющему важную роль при дворе и в столичной светской жизни. Он близок к королеве Марии Лещинской и пользуется всеобщей любовью благодаря своей невероятной эрудиции, учтивости и, конечно, остроумию. Этот выдающийся муж непостоянен. Госпожа дю Деффан очень увлечена им, но в переписке, как и в жизни, не желает этого показывать. Письма позволяют ей держать дистанцию и пресекать любые сентиментальные порывы; они наполнены светскими анекдотами, едко набросанными портретами, язвительными замечаниями. По ее возвращении в Париж влюбленные со временем становятся хорошими друзьями.
Форж, понедельник 2 июля 1742 года
Я сей час только приехала в Форж без малейших происшествий, не успев даже как следует устать, – но не думайте, что мне удалось поспать этой ночью и что сегодня с восьми утра, когда мы выехали из Жизора, и до самого нашего приезда нас не растрясло в пути как следует – просто-напросто от Парижа до Форжа не более 15 часов езды. Вчера мы проделали 17 лье за 9 часов, сегодня – 11 за 6,5 часа; дороги в это время года совершенно безопасны, но я охотно верю тому, что зимой по ним невозможно проехать. Вчера я смогла поесть лишь за час до полуночи и весьма досадовала на то, что не взяла с собой в дорогу пулярок, поскольку в Жизоре мы нашли лишь несколько скверных яиц и кусочек телятины, твердый как камень; и хотя я была очень голодна, но съела мало и так же мало спала, пытаясь это переварить. Однако то, чего я опасалась, так и не случилось, а посему мое путешествие совершилось весьма благополучно. Но поговорим о предмете куда более любопытном – о моей спутнице [маркизе де Пикиньи]. Боже правый! До чего же она мне противна! Эта женщина положительно не в своем уме: ест в любое время дня и ночи; в Жизоре она завтракала холодной телятиной в восемь утра; в Гурне набросилась на хлеб, размоченный в горшке (таким кормят свиней), потом съела кусок бриоши, а следом три довольно внушительных печенья. Не успели мы приехать – была всего лишь половина третьего, – как она пожелала отведать риса с мясным рагу. Ест она, словно мартышка, руки у нее точь-в-точь обезьяньи лапы, и болтает без умолку. Она притязает на то, что имеет воображение и смотрит на все совершенно по-своему, а поскольку мыслям ее недостает новизны, то заменяет это странностью их выражения, заявляя, что она просто-напросто ведет себя естественно. Она объявляет мне обо всех глупостях, которые взбредают ей в голову, уверяя, что желает лишь угодить мне, а я опасаюсь, как бы мне самой не пришлось ей угождать; однако я вовсе не намерена допустить, чтобы это повредило моему распорядку. Она скупа и бестолкова, и похоже чванлива, – в общем, неприятна мне до крайности. Она собралась было расположиться в моей комнате, чтобы отобедать, но я сказала ей, что должна написать письмо; я любезнейше просила ее передать госпоже Ларош, в какие часы, где и что именно она желает есть, прибавив, что и сама рассчитываю располагать такой же свободой, – а посему я буду ужинать рисом и цыпленком в восемь часов. Дом у нас милый, и моя комната довольно красива, а кровать и кресло утешат меня во многих печалях. Вот и все, что я могу вам сегодня поведать. Неподалеку от Форжа мы встретили двух господ, которые возвращались с вод.