В любом случае, отступать было слишком поздно.
…Малелеил жил сто шестьдесят пять лет и родил Иареда. По рождении Иареда Малелеил жил семьсот тридцать лет и родил сынов и дочерей. Всех же дней Малелеила было восемьсот девяносто пять лет; и он умер…
– Ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому другому не следует избегать смерти любыми способами без разбора. Избежать смерти не трудно, афиняне, а вот что гораздо труднее – это избежать испорченности: она настигает стремительнее смерти.
Последние слова Сократа были полны фатализма, хотя мне кажется, что все его слова, строки и запятые писались чернилами рока.
– Я скажу вам: пожалуй, всё это произошло мне на благо, и, видно, неправильно мнение всех тех, кто думает, будто смерть – это зло. Как глубокий старик я и так уже близок к смерти. О вас же, обвинителях и судьях, пойдет великая и прекрасная слава убийц мудреца. С моим уходом появятся новые обличители. Если же вы думаете, что, умерщвляя людей, вы заставите их не порицать вас за то, что вы живете неправильно, то вы заблуждаетесь. Такой способ самозащиты не вполне надежен и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не затыкать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше… С хорошим человеком не может произойти ничего дурного ни при жизни, ни после: боги не перестают заботиться о его делах. Но уже пора идти отсюда; мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а что из этого лучше, никому неведомо, кроме бога.
Сократа повели в тюрьму. Так закончился самый напряженный день Сократа – философа и человека. Он проиграл свое уголовное дело расчетливо, мудро, красиво, выиграв тем самым дело всей своей жизни. Такова была развязка беспроигрышной и безвыигрышной игры с жесткими правилами.
…Иаред жил сто шестьдесят два года и родил Еноха. По рождении Еноха Иаред жил восемьсот лет и родил сынов и дочерей. Всех же дней Иареда было девятьсот шестьдесят два года; и он умер…
Замученные моим повествованием друзья-товарищи уныло взирали на мою персону. Их искореженные усталостью физиономии требовали скорейшего окончания.
– Вот и всё! – заявил я, после чего молча поднялся, дабы удалиться.
– Ты куда? – спросил Паша.
– Хочу прогуляться.
– В два часа ночи? Да и где? Здесь кругом лес.
– Днем я наткнулся на песчаный карьер. Извините, но мне нужно побыть одному. Со мной всё будет в порядке.
И вот я стою как истукан посреди заброшенного карьера. Каковы мои мысли? Неизвестно.
Мой взгляд устремлен куда-то далеко к звездному небу. Меня никогда не интересовала астрономия, и я до сих пор не могу отыскать Полярную звезду, но это вселенское зрелище способно заворожить любого наблюдателя.
Неожиданно кто-то дотронулся до моего плеча. Сработал вековой инстинкт самосохранения, и я молниеносно отпрянул в сторону.
– Что с тобой? – испуганно пролепетала Инга, – Это же я.
– Вижу. Но что ты тут делаешь?
В серебристых лучах половинчатого месяца ее растрепанные волосы приобрели какой-то причудливо-нелепый вид. В этом и была вся Инга.
Она тихо подошла ко мне, поймав мои зрачки своим нежным взглядом и, заключив меня в свои объятья, принялась настойчиво приближать свои губы к моему разинутому от удивления рту.
Но я отвернулся.
– В чем дело? Ты же всегда этого хотел?
– Прости. Не сейчас.
…Енох жил сто шестьдесят пять лет и родил Мафусала. И ходил Енох пред Богом, по рождении Мафусала двести лет и родил сынов и дочерей. Всех же дней Еноха было триста шестьдесят пять лет. И ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его…
