Надо срочно поговорить с самим собой, решил Удалов. Без этого тайны только накапливаются.
Поэтому он повернул направо. В сторону Пушкинской улицы.
Прошел под плакатом, натянутым над улицей: «Хозяйство должно быть хозяйственным!» Не понял его, посмотрел направо, где должен был стоять кооператив «Пышка». Кооператива там не было. На месте вывески скромная надпись: «Прокат флагов и лозунгов».
Прохожих на улице было немного, некоторые лица знакомые, с ними Удалов по инерции раскланивался. Люди кланялись в ответ, но кое-кто при виде его прятал глаза и спешил мимо с опущенной головой.
«Тут должен быть гастроном, – сказал себе Удалов. – Зайду куплю своему двойнику что-нибудь. Ведь неудобно в гости сваливаться без подарка. Икорки возьму, шампанского – впрочем, неизвестно, что здесь есть, чего нет. Возьму что есть».
Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Именно лососина Удалова и обрадовала, потому что такой розовой и крупной он давно не видел. Значит, с рынком ложная тревога – второй Гусляр кое в чем нас даже обогнал. Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки по магазинам в рабочее время не ходят. А может быть, здесь разработана всеобщая система доставки товаров на дом?
Удалов подошел к рыбному отделу. Но на прилавке не обнаружил ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.
– Девушка! – позвал он продавщицу, что вязала в углу.
– Чего? – спросила она, поднимая голову.
Господи, понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.
– Вандочка! – воскликнул Удалов в большой радости. – Ты что здесь делаешь?
– Корнелий? – Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами.
– У тебя неприятности? – спросил Удалов. – Я сейчас Никиту встретил на рынке, он веники покупал. Я его про тебя спросил, а он мне ничего не рассказал.
– И что же прикажете рассказывать? – спросила Ванда.
Она осунулась, выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.
Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в Гусляре милиции и общественности пришлось потрудиться, прежде чем всех торговых жуликов разогнали. Но Ванда! Ванда всегда честной была! Ее универмаг первое место в области занял! И хор продавщиц в Москву выезжал!
Здешняя Ванда была совсем другой. Может, согрешила? Человек слаб.
– Чего вам надо, Корнелий Иванович? – спросила Ванда.
– Я там на витрине лососину видел, – сказал Удалов. – Ты мне не свешаешь граммов триста?
– Что? – тихо проговорила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.
– Граммов триста, не больше.
– И может, еще осетрины захотел, провокатор? – произнесла Ванда угрожающе.
– Кончилась, да? – спросил Удалов миролюбиво. – Если кончилась, я понимаю. Но ты мне можешь и с витрины снять.
– Слушай, а пошел ты… – И тут Ванда произнесла такую фразу, что не только сама знать ее не могла, но и Удалов лишь подозревал, что люди умеют так ругаться. – Мне терять нечего! Так что можешь принимать меры, жаловаться, уничтожать. Не запугаешь!
– Ванда, Вандочка, но я-то при чем? – лепетал Удалов. – Я шел, вижу, продукты на витрине лежат.
