– Мистер Кин, – сказал мистер О’Таллагер, – мы оставим расчеты до вечера и тогда разочтемся вполне. Я, может быть, еще что-нибудь прибавлю; ты не уйдешь от меня, приятель.
Мальчики разошлись обедать, оставя меня, как прежде, наедине с моим мучителем. Я стоял перед ним молча, между тем как он шарил в моей корзине.
– Ну, мистер Кин, посмотрим, исполнил ли ты мои приказания о горчице.
– Я просил тетушку положить поболее горчицы, – отвечал я смиренно; она сама делает мне сандвичи.
– Ну, смотри, если тетушка не исполнила твоей просьбы, то я не отпущу тебя живого, маленький аспид.
Он вынул из бумаги сандвичи и стал их пробовать.
– На колени, мистер Кин, и благодари всех святых, что тетушка спасла тебя от половины того, что я тебе готовил; потому что она положила вдвое больше горчицы, негодяй, – сказал О’Таллагер, набив себе полный рот.
Сандвичи исчезали один за другим и, наконец, все исчезли. О, какова была моя радость! Я чуть не снял с себя шапку и не бросил ее вверх. Получив на свою долю хлеб и сыр, я весело стал есть их, восхищенный тем, что мистер О’Таллагер попался в мои сети.
Скоро колокольчик созвал нас в классы, и первые два часа все шло обыкновенным порядком; но тогда мне показалось, что мистер О’Таллагер вдруг переменился в лице и побледнел. Он продолжал, однако, выслушивать уроки, но, наконец, я заметил, что он начинает поглаживать рукою желудок. Через несколько минут он сжал свои толстые губы и обеими руками схватился за живот.
«А, ты начинаешь чувствовать», – подумал я; и точно – он чувствовал. Боль увеличивалась так быстро, что он потерял терпение, и линейка стала летать по головам школьников. Наконец, он выронил линейку и, схватясь обеими руками за желудок, стал качаться вперед и назад, стукая ногами одна об другую; более он не мог выдержать. Ужасные проклятия посыпались на всех; он скрежетал зубами почти в беспамятстве, и пот падал с его лица.
– О, убийство! Я отравлен! Боже, спаси мою грешную душу. О, о, о! Э, э, э! Помилуй, помилуй, помилуй, помилуй, помилуй! О, святой Патрик! Я зарезан.
И боль до такой степени стала одолевать его, что он залился слезами, плача и крича, как дитя.
Пароксизм опять схватил его.
– Убийство, убийство, убийство! – кричал несчастный, собрав последние силы.
Соседи сбежались на крик и нашли мистера О’Таллагера совсем изнемогшим; он только мог прошептать:
– Доктора, скорее доктора!
Соседи, заметив, как он болен, вынесли его в его комнату. Один побежал за доктором, а другие сказали нам, что мы можем разойтись по домам.
Я бежал поделиться радостью с тетушкой Милли и капитаном Бриджменом. Доктор, призванный к мистеру О’Таллагеру, дал ему лекарства, которым избавил его от каломеля. Однако действие последнего было так сильно, что мистер О’Таллагер три дня не мог выходить из комнаты и не являлся в школу целую неделю, в продолжение которой я изобретал новые штуки.
Наконец, мистер О’Таллагер выздоровел, и меня опять послали в школу. Войдя в классы, я нашел своего учителя бледным и похудевшим; едва он увидел меня, как рот его искривился и оскалил большие белые зубы, напомнившие мне усмешку гиены; однако он не сказал мне ни слова. Мы принялись за дело, я прекрасно ответил урок, но готовился к наказанию. Впрочем, я обманулся; он не наказал ни меня, ни других мальчиков…
После я узнал, что это случилось потому, что хотя нужда заставила его как можно скорее опять открыть школу, но он был еще слишком слаб, чтобы предаться своим любимым занятиям.
