Однажды вечером все наше семейство сидело в зале, за чаем. Я притаился в углу: верный признак, что готовил какую-нибудь шалость (а я действительно насыпал в то время пороху в бабушкину табакерку), когда старушка сказала матушке:
– Белла, неужели мальчишка никогда не будет ходить в школу? Он совсем пропадет.
– Отчего же он пропадет? – спросила тетушка Милли. – Неужели от того, что не пойдет в школу?
– Молчи, Милли; ты так же избалована, как он, – отвечала бабушка. – Мальчики никогда не пропадают от воспитания, а девушки очень часто.
Думала ли матушка, что это относилось к ней, – не знаю; но она поспешно отвечала:
– Вы, кажется, не можете жаловаться на мое воспитание, матушка; иначе вы не были бы здесь.
– Правда, Белла, – отвечала бабушка, – но вспомни, что ты никогда бы и не подумала выйти за солдата, – за простого солдата, когда твоя сестра метит на офицера. Да, – продолжала старушка, перестав вязать чулок и смотря на дочь, – и подхватить одного, если сумеет: поручика Флета не выживешь из лавки. (Бабушка в эту минуту дала мне случай положить на место ее табакерку; и заметив, что она уронила на пол вязальную иголку, я поднял ее и воткнул сзади в ее платье, так что она не могла видеть).
– Я слышала, что мистер Флет очень хорошей фамилии, – продолжала бабушка.
– И большой дурак, – прервала матушка. – Я уверена, что Милли не обращает на него внимания.
– Он офицер, – отвечала бабушка, – не простой солдат.
– Право, матушка, для меня лучше мой простой солдат, потому что я делаю из него, что хочу; если он солдат, то я его командир и буду им, пока жива.
– Полно, полно, Белла, зачем вспоминать старое; но мальчика надо отдать в школу. Ах, я уронила иголку!
Бабушка встала и вертелась кругом, ища иголку, которую, странно сказать, никак не могла найти. Она открыла табакерку и понюхала табаку, чтобы прочистить зрение.
– Что это сделалось с моим табаком, и где иголка? Персиваль, что ты сидишь в углу; поищи мою иголку.
Я счел нужным повиноваться и очень прилежно начал искать. Встретив взгляд тетушки Милли, я показал ей на иголку, торчавшую из бабушкиного платья, и потом опять стал на колени, между тем как тетушка зажимала рот платком, чтобы не смеяться.
Через минуту Бен сначала тихо постучал в дверь и потом отворил ее и вошел. В это время все офицеры обедали, и лавка была пуста.
– Тебе нужно будет взять три связки книг, – сказала матушка, – но еще будет время; возьми чай и пей в кухне.
– Нет ли у тебя шиллинга, Белла? – сказал Бен со своим обыкновенным спокойствием.
– Возьми вот шиллинг, Бен, – отвечала матушка, – но не пей так много пива.
– Боже мой, что сделалось с моей иголкой? – вскричала бабушка, оборачиваясь.
– Вот она, – сказал Бен, заметя ее в бабушкином платье. – Я уверен, что это работа Персиваля.
Бабушка взяла иголку от Бена и потом обратилась ко мне:
– Негодный мальчишка, так это ты воткнул сюда иголку? А сам как будто ищет ее. Ты пойдешь в школу, сударь, пойдешь непременно!
– Вы сказали иголка, бабушка, я и искал иголку. Вы не говорили о вязальной спице; я бы мог сказать вам, где она была.
– Да, конечно, кто спрятал, тот может найти; ты идешь в школу, или я не остаюсь здесь в доме.
Бен взял свой чай и вышел из комнаты. Он хорошо знал дисциплину и вне казарм.
– Я пойду в кухню к отцу, – вскричал я.
– Нет, не пойдешь, негодный мальчик, – сказала матушка. – В кухне не твое место, и если я езде услышу, что ты куришь трубку…
