– Между Рождеством и Крещением – время Сюндю.
– А что это – Сюндю?
– А не знаю, бедняжка, этого. Так говорят. Смотри: перед Рождеством оно нисходит, а перед Крещением снова поднимается. Оно будто бы, нам старшие говорили, с неба на землю нисходит.
И слушать ходят. Еще и сама я поди знай сколько раз ходила слушать. Если приедут женихи или что, то звон будет слышен, и к кому придут, на тот сарай и идут, – все слышно. Слушают, идут на «чистое место». Особенно, хоть здесь у нас картофельные поля близко, на поле идут.
Мы лай собачки слушали. Видишь ли, мне дважды хотелось собачку послушать: как поужинаешь, кусочек оставишь, на зубок кусочек: «Если я замуж выйду, с той стороны пусть собачка залает». А потом пойдешь туда, слушаешь. А мне прямо из их /женихова/ двора собачка залаяла, очень хорошо было слышно, все слышали.
– А куда потом уходит этот Сюндю?
– А поди знай, куда. Говорят: на небо поднимается.
– А какой он?
– А поди знай, какой. Так говорят: есть время Сюндю. А не знаю, что есть, Бог знает. В наше время только всегда говорили: время Сюндю, время Сюндю. Поэтому-то во время Сюндю раньше белье не стирали и мусор на улицу не выбрасывали. Сухой мусор – в печку, а на улицу не выбрасывали. В Крещенье утром выбрасывали; а если годы хорошие – то нет, а если годы плохие – то собачка лает. Лай собачки в Крещенье слушать никогда не запрещалиКартатьть не разрешали, ткать можно, и нитки делать, а картать нет, шерсть картать во время Сюндю не давали. Не давали, нет.
ФА. 3370/3. Зап. Степанова А. С. в 1997 г. в д. Колатсельга от Фадеевой М. А.
43
Nu kudoan peän lähtet kuundelemah kunnatahto sinä peän eigo nagreta, eigo pajateta eigo midä. Spokoino pidäy mennä. A to ne rad budes, slucitsa sto. Vot. Muga enne varattih.
Enne voinoa oli. Lähtiettih kirikön ruckah kuundelemah. Sit heile ruckan andoi. Sie tyrän. Pappi sie rinnal da papissah juostih, sit pappi sanoi. Joga ikkunal pani poat kumalleh da sit äminöici. “Hyvä, – sanou, – tiezittö, tiedänys g’et ga“. A sie ken hihettäy, ken midä. Sie ei pie nagroa, lähtet, kuundele, kel kui ozuttau.
– A oligo nähty Syndyy?
– Vot što net tak net. Syndy on, se on, naverno, en tiije gu cortu, navemo, Syndy. Hospodi, en tiije näit, en tiije! Enzimäi minä aiven varain, a nygöi en varoa ni…
– A kuspäi bo häi tulou?
– Taivahaspäi heittyy. Sestovo heittyy, sestovo vaste. Sit vosemnatsatovo jo eäre lähtöy janvar’a. Syndy heittyy toa yläheäpäi alah. Häin moadu myöte kävelöy ras heittyy. A vosemnatsatovo eäre lähtoy… Soboa Synnynmoan aigah ei pesty… Eigo lattieloi, eigo sobii pesty Synnynmoan aigah. Äijy g’on? Kaksi nedälie kaikiedah on: 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17. Kaikel kuul yksitoistu päiveä, kahtendeltostu eäre lähtöy. Voi häi olla pezemättä? Voi! Ei pestä, ei. Synnynmoan aigah ei pestä.
В который день идешь слушать куда-нибудь, не надо ни смеяться, ни петь, ничего. Спокойно надо идти. А то не рад будешь, если случится что. Вот. Так раньше боялись.
До войны было. Пошли слушать к дверной ручке церкви. Вот им дало ручку! Килу! Но поп был рядом, до попа добежали, тогда поп на каждое окно положил горшок кверху дном да перекрестил. «Хорошо, – говорит, – знал, если бы не знал, то /было бы худо/…» А там кто хихикает, кто чего. Не надо смеяться, а слушай, кому что покажется и послышится.
– А видели Сюндю?
– Вот чего нет, того нет. Сюндю – это, не знаю, это как черт, наверное. Господи, не знаю, не знаю! Раньше я все боялась, а теперь не боюсь.
