Перстень сирены, или Как убить ангела. Петербургский роман-метафора - страница 5



…Взмокшая спина, расстегнутый ворот рубашки, говорят Анюте о моих усилиях больше, чем все остальное:.. Страсть к танцу – не испарилась, и пока супруга насмешливо промокает мне голову полотенцем, чуть сильнее, чем обычно, ероша тонкими, «гитарными», пальцами мои волосы, я залпом осушаю жалкое подобие кубка Гертруды на круглой треноге шаткого театрального, бутафорского столика. Декораций на сцене театра почти нет. Глухо шипит магнитофонная лента. Занавес задвинут. Демирова просто дает мне урок пластики, ритмического движения.

– Послушайте, на кой черт вам все это?! – Актриса резко отбрасывает волосы назад, они тускло серебрятся в луче неяркого круга света у правого края сцены. – Вы еще молоды, спортом занимались, мышцы упругие, любая будет в восторге от Вас, поверьте.. Зачем Вам танец, не понимаю? – Она не мигая, смотрит в стороны Анюты, и маску ее лица трогает улыбка, чуть заметная.

– Алла Леонидовна, поймите, я рисую Вас! Картина – парная, картина о танце. Это должно быть не банально. Просто Демирову актрису, сольно, рисовали – многие. А мне нужно. Вас почувствовать, как то так!

Я резко выбрасываю руку вверх, щелкаю в воздухе…

Узнать… Понять. – Пытаюсь возражать. Нужно ли?

– Молодой человек, а не многого ли Вы хотите, вообще? Меня не мог понять даже Антуан Витез5, называя «кометой, которую трудно уловить». – Демирова лениво поводит плечом и укладывает подбородок на обе руки, обнявшие спинку стула… все ее жесты свободны и – чуть отрешены. Дремлет гибкая пантера в полдневный зной, змея, пума. Аспид лениво прищурил глаз.. Око с вывернутым веком.. И внезапно она резко встает с место, почти спрыгивает. Непредсказуемо. Снова – руки над головой..

…И этот танец, страстно, упругий, словно на одной ноте каприччо, не рядом со мной… Она лишь едва протягивает руку, не дотрагиваясь до меня, округло повелительно.. Словно королева, раздающая милость.. Кого она мне напоминает этим жестом?! Уфф! – усталое от движения тело не дает отдышаться мозгу.. Конечно, Ланку… Грэг бы со мной никогда не согласился. У Ланки в кулачке, в ладони ее, с изысканно – тонкими пальчиками, словно лучик солнечный зажат. Кажется, разожмет она пальчики, раскроет, и обожжет тебя этот непрошенный, солнечный свет, обдаст жаром, да так, что – задохнешься..

…А Демирова.. Холодная Гертруда, с кубком льдинок в руках, и ни один мускул не дрогнет, только глаза… Что в них там плещется? Какая мука, какая вселенская скорбь, какое недоумение одиночества?

Она желает страстно прильнуть ко мне, но не может себе этого позволить… Не может раскрыть и выпустить на волю птицу боли, которая внутри. Растет, живет, как диковинный цветок, как птица… Боль, роскошная птица – Феникс, она постоянна внутри нее, звенящая, как камертон, как некая чарующая нота.

Остов флейты, которую она, незримо, тревожно – тонко держит в пальцах, унизанных перстнями.. Кажется, у принца датского тоже была флейта?… И он играл на ней… И тоже пугливо держал в пальцах, и она – трепетала…


***

…Демирова у нас дома… Через неделю после нашего приезда Ворохов привез ее. Неожиданно. Она вошла, прохладная, прямая, в нашу огромную съемную квартиру – студию на аллее генерала Карпова, с огромными окнами на залив, сняла очки, уронила в карман, живыми и теплыми глазами окутывая застывшую в проеме гостиной Ланушку:

– Это Вы и есть? Я рада. – Она крепко пожимает ее ручку, бережно отпуская пальчики. – Я Вас такой и представляла. Как Ваши книги, такая же.. Стремительный росчерк, нежный, тонкий.. Чувствуете как себя? – Она щурится, прохладно внимательно, оглядывает гостиную…