Он жадно припал к горлышку, утоляя жажду. Вера остановилась на пороге кухни и, скрестив руки на груди, молча наблюдала за его действиями.
– Когда ты освободился? – спросила она, когда пластиковое дно бутылки коснулась обшарпанной поверхности кухонного стола. – Или… Или ты в бегах?..
– С ума сошла? – Кулак поперхнулся и зашелся в кашле. Рука снова потянулась к бутылке. Только выпив, он почувствовал, что может говорить дальше. – Я на свободе официально. Отпустили сегодня в районе шести. Витя встречал меня… – он запнулся.
– Мог бы сообщить об этом и мне. Ты ужасно выглядишь, Антон. Такое впечатление, будто тебя драли сторожевые псы. Вот я и решила… Извини… Я не хотела обидеть тебя.
Ружаков поднял глаза и долго молча смотрел на ее силуэт на фоне дверного проема. Упоминание о Расписном и то, что только что сказала Вера, вернули его в состояние реальности.
– Я в полном дерьме, малышка, – признался он, обреченно роняя голову на грудь.
– В каком смысле? – Вера, будто встревоженная сойка, вспорхнула с места, за считаные секунды преодолела расстояние, разделявшее ее с Ружаковым, и опустилась на корточки перед табуретом, на котором он сидел. С неподдельным участием заглянула Кулаку в глаза. – Что случилось? Объясни мне, Антон.
И он рассказал. Рассказал ей всю историю, начиная с того момента, как он вышел из ворот колонии, и заканчивая тем, как оказался здесь, возле ее дома. Кулак доверял ей. Доверял на сто процентов. В своем рассказе он опустил только неприятные подробности, которые, как он полагал, не предназначены для женского восприятия. Например, то, как треснула голова Вити-Расписного. Найденова слушала мужчину, не перебивая.
Наконец Кулак выдохся. Казалось, рассказ отнял у него последние силы, которые еще теплились где-то в отдаленных уголках его тела. Сейчас не было и их. С особой остротой Ружаков ощутил, насколько сильно он хочет курить.
– У тебя есть сигареты? – спросил он у Веры.
– Да. Сейчас.
Вера поспешно скрылась в комнате, но вскоре вернулась, держа в руках запечатанную красную пачку «Пэлмэла». Положила ее на стол рядом с Ружаковым, а затем подала ему и коробок спичек, взяв его уже с кухонного буфета.
– Это твои, – пояснила она насчет сигарет, пока Кулак энергично срывал с картонный пачки целлофановую упаковку. – Я всегда покупаю сигареты заранее, прежде чем ехать к тебе на свидание. Боюсь потом в спешке забыть о них. Для меня ведь курево не имеет такого принципиального значения…
– Ты у меня умница, – Ружаков закурил и с наслаждением втянул в себя едкий табачный дым. Изможденный организм тут же почувствовал себя значительно лучше. – Ты даже представить себе не можешь, как много ты для меня значишь, Верка! Я сам не мог представить этого до сегодняшнего дня! Как видишь, я с тобой предельно откровенен…
Он улыбнулся. Но лицо Веры осталось серьезным. Даже при выключенном свете это можно было заметить.
– И что ты теперь будешь делать, Антон? – спросила она. – Насколько я поняла…
– Ты все правильно поняла, малышка, – перебил он ее, не дав высказаться до конца. – Нельзя оставить все, как есть, просто проигнорировать случившееся и спокойно жить себе дальше. Да мне просто и не дадут этого сделать.
– За тобой будут охотиться? – В голосе Веры звучали неподдельная тревога и сопереживание.
Ее вопрос больно кольнул Ружакова. Само по себе слово «охота» применительно к нему прозвучало как-то обидно и неестественно. Сохраняя молчание, он больше минуты сосредоточенно курил, энергично затягиваясь и выпуская дым через ноздри. Затем сделал очередной глоток воды из бутылки. Организм требовал чего-нибудь более горячительного, но Кулак разумно решил отказаться от употребления алкоголя. Сейчас для этого было слишком неподходящее время. Напротив, в сложившейся ситуации ему требовался трезвый расчет. Дрон! Надо обязательно связаться с Дроном. Любым способом. Но лучше так, чтобы не светиться при этом самому. Кулак поднял глаза на девушку.
