Перворожденная - страница 22

– Мэтр, оставьте проповеди церковникам и просто скажите, куда он направился.

Чародей продолжал изучать плетеный заборчик за окном. Девушка повысила голос:

– Мэтр!

Взгляд колдуна оторвался от занимательного зрелища и уставился на Мару.

– Если желаешь, иди лови темного мага сама, я тебе не помощник.

– А если я буду настаивать? – янтарную радужку прорезала багряная полоса.

Старый маг поднялся. За окном против всякого чаяния померк свет, словно на солнце набежала густая сизая туча.

– Мое терпение тоже не безгранично, девочка. Не будь столь назойлива, иначе и я буду настаивать, чтобы ты покинула меня немедленно.

Мара фыркнула, отскакивая в сторону.

– Я и так покину вас немедленно, можете не стараться!

Она развернулась и вылетела за порог, громко хлопнув дверью. Морщинистый гриб! Древняя кочерыжка! Как он мог?! Потратила столько времени на эту развалину, и зачем? Все равно придется искать Финеаса одной.

За пределами деревни, на опушке рощи, разогнавшаяся было девушка остановилась. Так. Ей нужна лошадь, кое-кто из магов посговорчивей и хороший план… Лошадь можно достать прямо здесь.

И она повернула обратно.

Легкие занавеси – наследие давней генуэзской традиции – всколыхнулись от порыва морского бриза. Ветер уже нес собой октябрьскую прохладу, хотя тепло покидало эти края с заметной неохотой.

Но тех двоих, которые стояли в церемониальном зале Дворца дожей, не волновали ни ветер, ни солнце, ни первые признаки приближающейся зимы. Проломлена была городская стена, разрушены величественные двухбашенные ворота Порта-Сопрано, потерял каменную верхушку маяк, сгорели и были потоплены многочисленные корабли – гавань долго придется очищать от их обломков… Генуя пала. Сокрушенная и покорная, она склонилась перед новыми господами. Она еще не знала, что этим господам не нужны ее богатства, связи или налаженная торговля. Человеческое мясо, живое или не очень, – вот, пожалуй, и все, что им требовалось.

– Хединиты больше не беспокоили?

Спрашивал один из двоих. Ассирийцы могли бы признать его за выходца из своего племени: смуглая кожа, волосы цвета сажи, вьющаяся борода, прихваченная посередине золотой нитью, сросшиеся брови над черными глазами и узкий горбатый нос. Но к роду ассирийцев мужчина не имел никакого отношения. Как и вообще к этому миру. Тело его, плотное и грузноватое, таило в себе скрытые возможности, а богато расшитая канди и накинутая поверх парчовая перевязь лишь отражали личное тщеславие, но ничего не говорили о происхождении. Его можно было бы назвать крепким мужем лет пятидесяти, если не всматриваться в зрачки. Слишком базальтовые, слишком бездонные, слишком дианойтические[2] и просто немного «слишком». В них читались не десятилетия, века.

Того, к кому обращался чернобородый, тоже нельзя было причислить к обычным людям. Высокий, намного выше среднего человека, с широкими плечами и бугристыми мускулами, серое лицо искромсано глубокими расщелинами, на гладком черепе ни единого волоса, уши срезаны наполовину, неровные шрамы на них зажили давным-давно.

Он приподнял веки, лишенные ресниц, и глаза неожиданно блеснули яркой небесной голубизной. Будто художник, рисовавший это существо, в последний момент нашел у себя васильковую краску и завершающим мазком подарил картине немного цвета. Но в этом «небе» не светило солнце, оно давно закатилось, оставив после себя пустую ледяную твердь.