И снова никто не понял, не шутка ли это, ведь и сам Уром взял власть силой, и его можно было назвать узурпатором, найдись смельчак. Но таков уж был султан.
– За это, – продолжал он. – Ты поможешь мне, когда станешь хаканом. Я попрошу тебя один раз. Одна услуга за одну услугу.
– Я никогда не забуду твоей помощи, – пылко ответил Марминид.
– Тогда обойдемся без клятв и прочего, – молвил Уром.
Это было более чем благоразумно. Вряд ли войско с охотой пошло бы за хаканом, который принес клятву верности правителю, бывшему в молодости всего лишь разбойником. Не выполнить просьбу Урома можно было, но редко кому это удавалось больше одного раза.
– Вечером нас ждет пир, – закончил султан свою речь. – Мне не терпится скрестить чашу с былым соратником.
Марминид со своей свитой удалились, непрерывно кланяясь. Уром завел двор по курбекскому обычаю, изменив по собственному разумению лишь некоторые мелочи.
– Мы сделали половину дела! – провозгласил минид, когда они оказались в дворцовом дворе. – Осталось только забрать пару-тройку городов, и при Миду останутся одни наёмники и то лишь до тех пор, пока им платят.
– Действовать следует крайне осторожно, светлый Марминид, – степенно выговорил Пармута. – Наше положение шатко.
– Я знаю, мой славный Пармута. Но оно прочнее, чем было неделю назад, и во многом это твоя заслуга. Я крепко запомню это и отплачу, когда займу хаканский трон.
Вечерний пир показался Мамуте отвратительным. У Грозного Урома было скверное обыкновение – он старался всех гостей упоить до беспамятства. Как видно, шла такая привычка из лет его лихой молодости. Никто здесь не спрашивал желания гостя, наливали изрядно, требуя пить до дна.
Уром сидел на помосте в центре пиршественного зала. За этим дастарханом восседали только Марминид и Пармута. Было видно, что общению со старым товарищем султан уделяет внимания не меньше, чем будущему хакану. Когда же Марминид захмелел настолько, что упал на ковер, его унесли в гостевые покои, а Уром полностью отдался воспоминаниям о делах прошлого. Пармута под действием вина совсем утратил присущую ему сдержанность и степенность. Старый кочевник размахивал руками, изображая бег отрядов конницы, громко смеялся, вспоминая проделки молодости, а Грозный Уром обнимал его за плечи, улыбаясь широко и ясно.
Мамута оказался в компании сыновей Урома. Было их много, под дюжину, и Мамута не раз вспоминал слова отца о многочисленности потомства великого Мина. В слух же он ничего не сказал, даже когда его накачали вином так, что он едва мог шевелить языком. К его чести следует отметить, что на этот момент вокруг уже лежали почти все его собутыльники. Пили за столом молодёжи много, ещё больше шутили и дурачились, но веселье было наигранным. Сыны владыки султаната красовались друг перед другом и перед гостями. Трое старших яростно соперничали, не уступая друг другу ни в показном веселье, ни в количестве выпитого, потому и пали от хмеля первыми.
Глядя на них, Мамута пил за здоровье султана искренне. Не допусти Отец-Небо, увидеть усобицу, что начнется со смертью Грозного Урома.
Утром Мамута проклял все пиры мира. Голова болела, и любая попытка думать оборачивалась ударом боли. Всё съеденное и выпитое немедля отвергалось чревом. И всё это сопровождалось неукротимой жаждой.
Отец выглядел помятым, голос имел сиплый, но говорил всё так же твердо и уверенно, как и прежде. Он заставил сына выпить много горячего бульона и каких-то отваров. Лишь к вечеру Мамута вернулся к жизни и дал самому себе слово, что во время следующего посольства, если такое случится, добудет любое поручение, лишь бы не быть на приеме и на пиру. Пускай он падёт до лжи, пусть его пошлют пасти овец, он на все согласен, только бы не повторить это утро. Никогда.
