Это обращение резануло по ушам. Обычно в Октавии сыновья относились к родителям с особым почтением и называли отцов никак иначе, кроме как отец. Никаких «папа» и «папочка». Уменьшительно-ласкательные слова негласно разрешались только дочерям или совсем уж избалованным любимым младшим детям, не старше десяти лет. Никто из моих друзей не звал отцов «папа», только Оливия и Габриэлла могли себе такое позволить.
«Папа», сказанное Эллиотом, показалось мне жутко неправильным и в то же время я поймал себя на мысли: а что в этом, собственно, такого? В других странах дети спокойно называли родителей как хотели, выражая нежность. Я попытался мысленно назвать так отца и аж весь скорчился от неловкости. Во мне словно схлестнулись октавианские закостенелые убеждения, на которых меня воспитали и которые намертво в меня вросли, и жажда нового, неизведанного, необъятного. Такого, как разнообразие иностранных культур и обычаев, с которыми я был знаком не только понаслышке, но и благодаря частым путешествиям.
– Франк, пожалуйста, представь нас, – вежливо попросил мой отец.
– Уилл, конечно. – Команданте мягко опустил ладонь на плечо юноши: – Это мой единственный сын, Эллиот. Он сейчас учится в частной школе и как раз заканчивает её в этом году.
Мистер Лафар души не чаял в своём ребёнке – это я понял с первых минут. Говоря с Эллиотом или рассказывая о нём, команданте будто становился меньше, проще, тише, уже не так устрашал, но стоило сменить тему, как его властная, хищная натура тут же брала верх. Эллиот изо всех сил изображал милого и скромного юношу, но мне казалось, что с таким отцом очень сложно остаться ангелом и не подцепить дьявольщину. Быть может, он бьёт прислугу и помыкает всеми в доме? Или ведёт себя в частной школе ничуть не лучше, чем Клив? Впрочем, я мог только предполагать.
– Добрый вечер, Эллиот. – Мой отец протянул руку. – Ты впервые на таком званом ужине?
– Да, сэр. – Его запястья были тоньше моих, да и весь он казался хрупким, словно дотронься до него – разобьётся вдребезги точно фарфоровая ваза.
– Надеюсь, что ты поступишь в Академию Святых и Великих. – произнёс отец. Я смиренно стоял рядом, но мечтал лишь об одном: затеряться где-то в окружающем интерьере, слиться со стеной, притвориться незамысловатым орнаментом на обоях.
– Само собой. Может, даже попадёт в Дом Марсен, но это только ему решать, на какой факультет зачисляться, – торопливо проговорил мистер Лафар. – Я совсем на него не давлю, и он об этом знает.
– У тебя великолепный костюм, – проговорил я, чтобы не молчать, как идиот.
– Спасибо, Готье. Твой тоже прекрасен. Я выбрал свой костюм, потому что хотел быть похожим на папу.
– Всё, Эллиот, ты сейчас меня окончательно засмущаешь, – ласково произнёс мистер Лафар.
Я по-прежнему обдумывал, как бы мне скрыться.
– Отец, я пойду проверю, приехал ли Леон, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Да, конечно.
Следуя этикету, я вежливо кивнул мистеру Лафару и его сыну, надеясь, что никто сейчас не предложит Эллиоту экскурсию по дому, – ведь это ляжет на мои плечи. Пока они обменивались любезностями, я зря времени не терял – нырнул в толпу гостей.
Вокруг ловко сновали официанты-полукровки в униформе – белые рубашки, чёрные бабочки, у каждого не только поднос, но и перекинутая через руку накрахмаленная салфетка. Эти юноши были быстрыми, тихими и незаметными. Я и сам не понял, как у меня из рук пропал пустой стакан: официант одним аккуратным движением выхватил его и с улыбкой предложил новый напиток.
