Чаша терпения переполнилась,
Где же ты, справедливость?
Отзовись, ты слышишь…
Когда началась оккупация, не все жители нашей деревни успели покинуть свои дома. Остались в основном пожилые люди. Они не могли поверить тому страшному, о чем говорили многие, и часто, притом с явной иронией, спрашивали: «Как это? Зачем? А куда я пойду, если еле хожу? Нет, нет, что вы! Я даже полдня не могу прожить в другом месте, тем более в каких-то вагонах, палатках. Я останусь здесь. Убьют? А это зачем? Я никому ничего плохого не сделал…» Артиллерийские снаряды летели через их головы и недалеко от них, точно попадая в цель, разрушали наиболее заметные здания: школу, мечеть, административный центр бывшего колхоза, двухэтажные дома состоятельных людей… Обстановка накалялась. А наивные люди, в их числе был и сын бедняка, но уже не молодой, все медлили, откладывали свой уход. И вдруг… Оказывается, уже уйти куда-то подальше, спастись невозможно. Деревня была оккупирована. Разрушали все то, что можно было разрушать, сожгли все то, что можно было cжечь. Люди… Об оставшихся там людях ничего не известно, их считают пропавшими без вести.
Человек же не иголка, как это – «пропавшие без вести»? Когда деревня была оккупирована, там были люди. Их или убивали, или брали в плен. Однако есть и другая версия: их не убивали, в плен тоже не брали; их не трогали по той простой причине, что в той разрухе они долго не проживут и скоро сами умрут с голоду, – наверно, так и было.
Сын бедняка тоже остался в оккупированной деревне. Но, в отличие от других заложников, он с детства привык к лишениям и трудностям. В принципе его образ жизни не изменился. У него было и другое преимущество – его дом уцелел. Оккупантов можно понять: зачем разрушать хижину нищего? Зачем сжигать приусадебный участок, если там ничего не растет? Итак, вся недвижимость бедняка, которую он унаследовал от своего отца, осталась нетронутой. А он продолжал жить в своем привычном режиме. Наверно, еще долго будет жить. Я даже представляю, чем он занимается: с утра до вечера стоит на улице – эта дорога, которая вела в школу, возле ворот, где я его видел в последний раз, опустив голову, слушает свою любимую песню – песню слепого. Школы как таковой уже нет: ее разрушили до основания. А дорога остается, но она так заросла травой, даже не верится, что эта длинная полоса когда-то была дорогой. По этой дороге в школу ходил и мальчик, который любил петь. Особенно хорошо пел он песню слепого. Мальчика уже нет: он вырос и давно, даже задолго до оккупации, покинул деревню. А песня, которую он пел всего два раза, остается. Его звонкий голос, то поднимаясь, то опускаясь, звучит неустанно и непрестанно, кружится над развалиной деревни, как стая диких голубей в безутешном поиске разрушенного гнезда.
Вся деревня разрушена. Кладбище и мечеть тоже разрушены. Когда-то цветущая и красивая деревня превращена в огромное кладбище. В долине реки поселились демоны и дьяволы. Там по ночам бродят призраки. Везде и всюду царит гробовая тишина. Но временами слышен какой-то отвратительный звук – демоны и дьяволы о чем-то говорят между собой. Это так подло и так ужасно, что земля страшно содрогается, мертвые силятся перевернуться в своих гробах. Внизу, в чаще леса разрушенных домов, в самом центре обширной разрухи, опустив голову, стоит неподвижно, как статуя, беднейший человек мира; затаив дыхание, он слушает песню слепого:
