– Эх, судьба– судьбинушка, – улыбнулся бывший моряк, – я б, Иван Дмитриевич, имел бы желание, так не хотел с Вами знаться.
– Все мы в руце Божьей.
– Так —то оно так.
– А раз так, то веревочка сколько не вьется, кончик имеет.
– Иван Дмитриевич, везде люди живут.
– Везде—то везде, но душегубов детских на первой пересылке под нож пустят. Не любят у нас таких.
– Какой хвостик за мной не вился бы, но детей никогда не губил.
– Ой ли! – укоризненно покачал головою начальник сыска. – Пойди подумай, Серафим, посиди и подумай. Пока я не тороплю. Иди.
Привели Попова, тот вообще только кивал головою, либо «да», либо «нет». Отводил глаза в сторону.
К вечеру снова привели Матушкина. Он вошел помрачневший, было видно, что крепко задумался о словах Путилина, который попусту слов не бросал. Одно если ты вор, а если погубил шесть малолетних детей, то действительно на Сахалин не попадешь, зарежут на первом этапе. Таких убийц не только фартовые, но и мелюзга рядом не терпит. Серафим держался, но мысли не давали покоя, хотя думал он, откуда может петербургсий сыск знать о деревне.
– Покормили—то хорошо? – спросил Иван Дмитриевич, раскладывая перед собою бумаги.
– Что? – у Матушкина округлились от удивления глаза, не ожидал такого вопроса от начальника сыскной полиции, наслышан много, но…
– Покормили, говорю?
– Да.
– Хорошо. Серафим Игнатич, нового ничего не добавишь?
– Что говорить? Взяли вы нас горячими, не успели перепрятать вещички. Все казалось на отшибе, тайнички надежные, ан нет, ваши ребятки дело знают.
– На том и стоим, Государь нам доверие оказал искоренять людей, живущих неправедной жизнью, в особенности убийц.
– Так какие мы убийцы? – возмутился Серафим, – грабили, по дачам озоровали, по домам шарили, но чтобы смертоубийство. Этого не было, – провел перед собою рукой, словно отметая навет, высказанный Путилиным.
– А как же Семеновцы?
– Иван Дмитриевич, я через столько городов проехал, их—то не помню всех, не то, что деревень.
– Могу напомнить, как месяц тому, приехали вы вчетвером в Порховский уезд Псковской губернии, под видом купцов посетили местного продавца льна Семенова. Продолжать? Там ты приметный узелок оставил, Серафим Игнатич.
– Иван Дмитриевич, можно мне помыслить.
– Хорошо, через час продолжим разговор об этом происшествии.
Попов продолжал молчать, по всей видимости или небольшого ума человек, или терять нечего, на все вопросы бросал недоуменный взгляд белесых глаз. На Семеновцы и семью Семенова не повел даже бровью, словно не понимал о чем идет речь.
Час пролетел мгновением, Серафим сидел на железной койке, обхватив голову руками. Мысли путались, но в висках билось одно, что начальник прав, лучше идти по этапу вором, чем детоубийцей.
Матушкин вошел с горящим взглядом, было заметно, что для себя решение он принял.
– Да, Иван Дмитриевич, в Семеновцах наша работа, но дети… Когда брат нашего торговца сумел освободиться от веревок, выбежал на крыльцо, Жоржик…
– Геогрий Попов?
– Да, да, Жоржик ножом сделал в нем две дырки. Торговец помешался и купца с сыном, и его бабой топором. Жоржик у нас немного не в себе, пока возились со старшими, он детей ножом, что носил всегда с собою.
– Значит чист ты один?
– Я – не душегуб. Кого запугать, обчистить, ограбить, это могу, а кровь пустить. Извольте, не мое.
– Кто четвертый?
– Господин Путилин, ей Богу, – Серафим размашисто перекрестился, – истинный крест, мне не ведомо. Скрытный он, всегда в картузе, надвинутом на глаза, и всякий раз то с бородами разными, то с усами, то рыжий, то черный. Хотел я его выследить, где, кто, так довел он меня до первого двора и как сгинул. А потом зажал меня в чулане и тихо так говорит: «Я шутить не люблю и в следующий раз голову на обозрение выставлю!» По спине мурашки так и побежали, такой опасностью повеяло от его слов, что они надолго охладили мое любопытство.
