Егор достал кисет с махоркой и начал набивать любимую трубочку. И вдруг совсем рядом с крыльцом что-то треснуло, хлюпнуло и следом послышалось частое дыхание.
– Кто здесь? – Егор чиркнул спичкой.
– Это я…я… – в слабом дрожащем свете спичечного огонька мелькнуло лицо колхозного бухгалтера.
– Йоська?!.. – удивился Егор. – А ты что тут забыл?
– Я так… Зашёл проведать, – смутился Иосиф Бланк.
– Кого это?!..
– Естественно, что Никиту Сергеевича. Он ведь тут проживает?
– Тут… Пакостник, – Егор с досады даже сплюнул, никак не мог простить себе давишней слабости.
– И как он себя чувствует?..
– Белугой ревёт.
– Я это понимаю… У него горе… Тяжёлые переживания… Человек потерял мать. И я подумал, что в такой тяжёлый момент этого человека нельзя одного оставить. Может быть я не прав, но я подумал…
– Прав, Иосиф…Безповоротно прав. Я ведь тоже… пожалел подлеца… как и ты… Вот, веду с собой… Ночевать. Хотя, по правде… – перед глазами Егора, как живая, возникла картина порки комсомольского вожака, и он даже причмокнул от удовольствия. – Эх!.. Всыпать бы ему хорошенько по заднице ещё разок! Совсем бы не помешало!.. Ведь всё это… все несчастья наши теперешние из-за него, паскудника!..
– Он уже наказан. И очень больно. Не дай Бог, чтобы и мы так же наказаны были… Ой, не дай Бог!
Скрипнула дверь, звякнула замочная петля, и на крыльцо вышел Никитка.
– Дядя Егор, я готов.
– Ну, пошли, – Крутов фыркнул: очень уж фальшиво прозвучало в устах мальчишки "дядя Егор", но ничего не сказал и шагнул в темноту.
– Куда вы? – заволновался Иосиф Бланк. – Вам совсем в другую сторону идти надо.
– В ту самую, – успокоил его Егор. – Я сегодня не у себя ночую. За домом Алексея Ивановича приглядеть надобно. Изба его открытой стоит, не случилось бы чего.
– А можно и я с вами? – неожиданно взмолился Иосиф. – Мне одному дома совсем как-то не по себе. Ну, я вас очень-очень прошу.
– Айда, Иосиф, втроем даже как-то веселее ночь коротать, – и заковылял по раскисшей от растаявшего снега дороге. Иосиф с Никиткой поспешили за ним.
Ещё издали они увидели, что в окнах дома Алексея Ивановича горит свет.
– Так и есть!.. Чуяло моё сердце!.. Эх, жалко ружьё не взял, но кто знал!..
– Вы думаете… – начал было Иосиф, но Егор тут же оборвал его.
– Никшни! – и приложил палец к губам. – Не спугнуть бы. За мной!..
Задами, через перекопанный огород, короткими перебежками от одной низенькой яблоньки к другой, спотыкаясь, а то и падая с размаху в липкую грязь, сцепив зубы и после каждого падения смачно пуская матерком, они, наконец, подобрались к избе.
Егор с трудом перевёл дух. Он запыхался и никак не мог унять раздражения: не так-то это просто в его годы, да ещё в кромешной темноте, да к тому же на деревянной ноге совершать подобный марш-бросок! Вдобавок ко всему, перелезая через плетень, он зацепился за острый сучок и порвал штаны. Дыра полупилась изрядная.
"Ну, погоди у меня!.. За всё ответишь!.. Не на того напал!.. Уж я тебе спуску не дам!.. Ворюга!.. Паразит!.."
Прислушались. В воздухе стояла звенящая тишина. Лишь где-то далеко, на другом конце деревни, брехала собака, разбуженная храпом Василь Игнатьича Щуплого, а в большую деревянную бочку, что стояла рядом с ними, монотонно капала с крыши талая вода: хлюп-хлюп, хлюп-хлюп… Но главное, из дома доносились приглушённые голоса. Стало быть, воров там, по меньшей мере, двое.
Нервы всех троих напряглись до предела.
