– Дай Бог ему здоровья! – Макаровна перекрестилась и, вздохнув, с тревогой посмотрела на сына. – Стойкий человек твой дед, Людмила. Не каждый на такое способен.
Павлик осторожно поставил свой стакан с чаем на стол.
– Когда у человека одного глаза нет, это ещё ничего… Можно пережить. Пусть плохо, но этим-то глазом он всё же видит. А когда полный мрак?.. Как тогда?.. – он говорил безстрастно, не торопясь, и от его тихого спокойного голоса становилось как-то особенно неуютно на душе Людмилка не сдавалась:
– Ты что думешь, один такой?!.. Знаешь, сколько народу покалеченного с войны домой вернулось!.. И безногие, и безрукие, и слепые тоже!.. И что?!.. Всем им в братскую могилу укладываться нужно было?!.. Так по-твоему получается?..
Павел слабо усмехнулся:
– Чтобы понять, надо самому испытать, что значит, когда, вместо света, ночь перед глазами. А все твои рассуждения, зря или нет человек живёт на этой земле, так… пустые, общие слова.
– Нет, не пустые! – Людмилка даже слегка озлилась. – И не общие вовсе!.. Хочешь, я тебя вязать научу?.. Для этого зрение совсем не обязательно. Ты платок мамке своей соорудишь или вот носки тёплые товарищу генералу. Глядишь, и польза от тебя людям. Любой человек, даже самый распоследний инвалид, своё место в жизни найти может. Главное – захотеть.
– Ты мне лучше про Павку Корчагина расскажи или про то, как закалялась сталь. Это мы ещё в девятом классе проходили…
– В десятом, – уточнила Людмилка.
– Пусть в десятом. Какая разница?.. Мимо чего мы только не проходили!.. Помню, я сочинение написал: "Герои живут среди нас". Начитался всякой дребедени, вроде "Повести о настоящем человеке", и пошёл строчить!.. Дурак был… Хотя помнится, мне тогда пятёрку поставили и на районный конкурс писанину мою отправили. Чтобы другие пример с меня брали!.. Показуха…
– Да как ты можешь?!.. – взорвалась вдруг Людмилка. – Неужели ты не видишь, сколько настоящих людей вокруг?! – и вдруг осеклась, поняла, какое слово с губ её сорвалось.
Павел усмехнулся:
– В том-то и дело, что не вижу… Ничего я не вижу, – и по своему обыкновению откинул голову назад. Замолчал.
В купе стало как-то особенно тихо. Так всегда бывает, когда случается что-то неловкое, постыдное, когда все готовы сквозь землю провалиться.
– Прости, – Людмилка робко коснулась его руки. – Нечаянно сорвалось… Я не хотела…
– Не дрожи ты так! – он осторожно высвободил свою руку. – Сама сказала: "Себя жалеть – самое последнее дело". И я никого о жалости не прошу. Тебя тем более. Это только с убогими церемониться надо. А я не такой, – и вдруг сказал громко. – Да после того, что я в последние зрячие дни свои видел, меня уже ничто обидеть не может. Так что не переживай.
– А что ты видел?
– Ад, – коротко ответил Павел.
– Расскажи, – попросила Людмилка, и сама испугалась своей смелости.
– Не хочу.
– Ты лучше не трогай его, – робко вступилась за сына Макаровна. – Не тревожь!.. Открытую рану бередить…
– Нет, пусть расскажет! – Людмилка была непреклонна. – Когда страшный сон увидишь, непременно надо его тут же рассказать. Всё равно кому… И обязательно со всеми подробностями, а не то он ещё долго тебя мучить будет, – поближе придвинулась к Павлику и вдруг обняла парнишку за плечи. Он вздрогнул, но остался неподвижен. – Я на себе сколько раз испытала.
– Нет… Это был не сон, – ответили Павел.
– Всё равно… Рассказывай, – и прижалась щекой к его плечу. – Ну?..
