Оля ставила на примус большой алюминиевый чайник. Доставала из шкафа алюминиевые солдатские кружки, тарелку с большими кусками сахара-рафинада. И начиналась беседа.
О чем?
Наталья – всегда, и всегда восторженно – о своем Павле. О своей московской жизни: как поступала в театральный, как училась, как рвалась на фронт.
Ольга о своем житье-бытье рассказывать стеснялась. Мол, ничего романтичного: выучилась по медицинской линии, работала в станичной больничке. Ни-и-че интересного! Народ суровый, не привык валяться по больницам. Привезут такого, покалеченного молотилкой, а он на работу рвется: «Давай, перевязывай быстрее! И выпускай!»
О своем фронтовом прошлом Оля тоже не рассказывала. Оно, в общем, было недолгим: «котел» окружения под Вязьмой, сильная контузия, эвакогоспиталь.
Однако о своем парне, Петре, говорила с восторгом. Соседи они с ним. В детстве частенько дрались. Без особого повода. Так, пацанские разборки. Ее на улице так и прозвали, за драчливость: «Пацанка». Дралась она хорошо. Отец научил приемам рукопашного боя. Так что никому в драке не уступала!
Повзрослев, Оля драться перестала. Стало быть, и соседу не доставалось. А Петр неожиданно стал районной известностью. Выучился у заезжих циркачей разным трюкам, стал жонглером и акробатом. Сальто-мортале! Раз – два. И прыжком – в огненный круг! Станичники замирали, когда он, сделав стойку кверх ногами, ходил на руках между закрепленными на полу острыми ножами.
Наталья лишь недоверчиво улыбалась.
Однажды Оля не выдержала:
– Не веришь? Смотри сама! Петро и меня научил крутить сальто! Вот!
Поставив кружку на стол, отбегает к стене:
– Але – оп! Сальто-мортале!
И прыгает, кувыркаясь в воздухе – сначала через руки, потом и без них.
И чуть не подшибает военврача, неожиданно открывшего дверь. Военврач – строгая женщина, любитель жесткой дисциплины. Но к трудягам, мастерам своего дела, она благоволила. Вот и сейчас, завидя акробатические сальто, лишь улыбнулась:
– Сержант! Ты мастер на все руки! В бою не подведешь!
Она не успевает завершить речь.
Снаружи, откуда-то снизу, слышится громкая ругань, перемежающаяся трехэтажным матом:
– Ко мне! Быстро ко мне! Твою мать! Кому сказал! На гауптвахту! Красноармейцы! Снять его!
И тут же – насмешливый голос, совсем рядом, за окном:
– Так точно! Никак нет! Вашбродь!
Военврач идет к окну, смотрит:
– Ольга! Поздравляю! Опять твой Ильин куролесит! Ну скажи, как он по отвесной стене залезает на второй этаж? Ну как? Его ж прошлый раз на «губу» сажали!
Оля выглядывает в окно.
Ильин стоит на каком-то мизерном выступе стены, держась рукой за какой-то вензель. Другой рукой он изображает отдание чести. Громко кричит, глядя вниз:
– Вашбродь! Так точно! Никак нет! Не могу знать!
Внизу, задрав голову, стоит комендант гарнизона подполковник Вахмистров.
Лицо его, обычно благодушное, теперь красное от злобы и натуги. Он смотрит на Ильиа и орет:
– Сидел на гауптвахте? Выводов не делаешь?! Твою мать!
Ильин делает шутовское лицо:
– Так точно! Вашбродь! Докладываю! Провожу занятие по диверсионной подготовке. Тема занятия – похищение секретных документов из высотных сооружений! Смотрите, красноармейцы записывают! Вон, позади Вас!
Комендант оглядывается:
– Только что пусто было!
Сзади него уже стоят красноармейцы. В руках – блокноты. Лица напряжены, лбы изборождены морщинами страшного умственного напряжения. В глазах – туповатое выражение начальнопочитания.
