Вышагивая по улице, Алексей Сергеевич несколько дрожал от холода. Сыро, и вроде бы без особого ветра, но сильный туман, казалось, капли висят в воздухе как рассеянные по огромной серой паутине, заволакивающей весь город, и сквозь них изредка проглядывает свет окон, да навстречу выныривают люди и вновь исчезают в пелене. Сама по себе видимость оставалась не такой слабой, но еще не успело должным образом расцвести, и потому казалось, что туман поглотил все вокруг. Но что для жителя Петрограда туман? Он помнит каждый камень в городе, чувствует его и идет по памяти, будь кругом даже полная темнота.
Местами на улицах оказывалось даже пустынно, несколько непривычно. Как прежде помнил сам Нечаев, случалось время, особенно в начале года, когда активно поползли слухи о дефиците хлеба, кругом полно народа, стояли очереди, напряжение царило, и даже в морозы на улицы шли все те, кто в иной период оставался бы дома. Те времена ассоциировались с массовой активностью, которая теперь, по наблюдениям Нечаева, несколько стихла. По крайней мере, если брать горожан, то они в некоторой мере охладели ко всему происходящему и уже бы не сильно возражали вернуться к чему-то былому, привычному, но, такое ощущение, что этому уже никогда не бывать.
Да и все, что имеем теперь, все, к чему пришли, всего этого тоже могло не бывать, а если и суждено случиться, то верно, что к результатам можно прийти и иным образом. Да, именно, к любому итогу можно подойти бесчисленными путями, и существовали, должно быть, пути и лучше. Прежде никто и не подумал бы о таком повороте, но если кто и помышлял, может, видел переход мягким, естественным, но разве бывает так с нашим народом? Все так, все непросто и всегда одно и то же. И то, о чем горячо кричали, чего желали, бесчисленные революционные идеи уже как будто больше никого не интересуют. Пока совершенно неясно, кто от этого однозначно выиграл. Люди пресытились свободой, и кое-кто не отказался бы уже и от пастыря, да нет его, а кругом лишь вырвавшиеся на свободу пороки и страхи, что каждый хочет спрятать далеко-далеко под самым крепким замком.
Вопреки опасениям и пугливым фантазиям, перед аптекой Майеров даже чище, чем в ином месте, не говоря уже о следах бесчинств. Ни следа разбоя или даже посягательств разглядеть не представляется возможным. Ни царапин, ни битых стекол, хоть каких бы зацепок или причин встревожиться. Да и сам немец всегда скрупулезно относился к пространству вокруг своей аптеки и по совместительству дома, и эта особенность никуда не исчезла, даже когда почти исчезли дворники. Оказавшись здесь, могло на секунду показаться, что все по-старому и на душе становилось очень тепло. Постояв пару секунд перед входом, Нечаев шагнул внутрь как обычный незнакомый покупатель.
Внутреннее убранство осталось таким же неизменным, как со времен открытия. И вид, и запахи, и даже предметы – все очень похожие. Посетителя без каких-либо эмоций приветствовал сам хозяин, что находился на тот момент в одиночестве, в своем тихом месте на карте шумного Петрограда. Со стула осторожно поднялся пожилой немец Иоганн Готфрид Майер, потомственный аптекарь из Гамбурга. Родился в Бергедорфе, в семье небогатого аптекаря, вскоре перебрался в Гамбург, где прожил до девятнадцати лет, после чего женился, вернулся в Бергедорф с женой Генриеттой Майер, что жила там с семьей, но, не выдержав быта провинции, вновь вернулся в Гамбург, и через два года, в 1883, прибыл в Петербург с женой и отцом, что организовал здесь дело, скоро полностью перешедшее к сыну. Иоганн и Генриетта Майеры жили здесь все эти годы, вырастили сына, но тот, прожив долго в Петербурге, уехал в Германию, а они остались.
