На днях я решил дать дополнительный урок воляпюка молодому Кукую, присевшему на тутовник около летней кухни.
– Ну, что, Cuculus canorus, – тщеславно блеснул я латынью, – пока твоя ленивая женушка подкидывает яйца в чужие гнёзда, давай займёмся языком.
– Кто бы говорить! – огрызнулся на ломаном воляпюке Кукуй. – У вас самих яйцо нести одни, а высиживать другие.
Надо же, подумал я, а ведь и правда, тут мы с кукушками как будто похожи, а вслух сказал:
– Ладно, не кукушись, повторяй за мной: Ку-ка-ре-ку!
– Ку-ку, ку-ку, ку-ку! – продудел как фагот заика в перьях.
– Ку! Ка! Ре! Ку! – терпеливо поправил я.
– Ку… – И на этом Кукуй умолк.
– А чтоб тебе неладно было! Кыш, отсюда, шаромыга! – крикнула от летней кухни Нюра, загадавшая было, сколько ей накукует кукушка.
А я сказал Кукую:
– Ладно, лети, откуда прилетел. Расстанемся друзьями…
– Ага, Петушка хвалит Кукуха, за то, что хвалит он Петушку… – оставил Кукуй последнее слово за собой.
Откуда эта косноязычная птаха знает дедушку Крылова?! Что же касается ласточек, то они по всему миру ревностно служат нашим куролевствам. Вот и сейчас одна из них спорхнула с небес на козырёк крыльца и издала несколько щебечущих фраз, заканчивающихся звуком, похожим на отдалённую трель милицейского свистка. Это прилетела на крыльях долгожданная весть из Франции. Оказывается, де Кок XXV во время линьки, что время от времени случается со всеми петухами, потерял голос, а тщеславный претендент на трон немедленно воспользовался этим, чтобы захватить власть. Король умер (или съеден?) – да здравствует король де Кок XXVI! Также я узнал от вестника, впрочем, без несвойственного мне, когда я нахожусь в петушиной ипостаси, прискорбия, что Волей провидения Куролевс Италии, Австрии, Швейцарии, Словении, Алжира и иных Gallo XXI скончался от птичьего гриппа, а Великий куриный магистр Риги, окрестных мыз и иных Gailis XV погиб под колёсами велосипеда. И ещё одна новость: Куролевс Турции, Греции, Болгарии, Крита, Кипра и иных, наследник Византийских куролевсов, Horoz XXXV, по собственной воле оставил скипетр и державу старшему сыну, а сам затворился в курятнике армянского монастыря, где смиренно призывает братию на утренние, вечерние и ночные молитвы.
С этими новостями я прошествовал на другой конец двора, где меня уже поджидал на заборе мой дальний родственник Певчий Тух – выборный атаман станиц Северской, Новодмитриевской, прилегающих хуторов, железнодорожной станции Афипской и иных, живущий на подворье чепегинских соседей Ермоленко. Выслушав с раскрытым от удивления клювом новости из далёких стран, атаман, косясь на меня правым глазом, с возмущением сказал:
– Ваша Величественность, я тут недавно своими ушами слышал, как соседский кастрированный каплун Петел, откармливаемый на мясо, рассказывал курочкам-пуляркам, будто он происходит из старинного рода бойцовых петухов. С людьми живём, от них и набираемся дурного: хвалимся родом своим, а не своими делами, стремимся казаться лучше, возвыситься над другими… Срамно, но кастрата Петела хозяева используют даже для насиживания яиц…
Но я-то Певчего Туха насквозь вижу, даже не глядя на него телескопическим левым. Это камешек в мой огород. В нём говорит затаённая зависть – вот это у него точно от людей – к моему высокому положению, неудовлетворённость своей подчинённостью. Я де, мол, тоже из Курьевичей, а прозябаю на станицах и хуторах. А я примирительно проговорил:
