Еще бы не виднее! Конечно, это он свеликодушничал, для меня старался: третий лишний, сбегаем вдвоем, и все будет шито-крыто, никто про тебя не догадается. Да только я знаю, институтские вдвоем в Зону не ходят. У них такой порядок: двое дело делают, а третий смотрит и, когда его потом спросят, – расскажет.
– Лично я бы взял Остина, – говорит Кирилл. – Но ты его, наверное, не захочешь. Или ничего?
– Нет, – говорю. – Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмешь.
Остин парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции, но он, по-моему, уже отмеченный. Кириллу этого не объяснишь, но я-то вижу: вообразил человек о себе, будто Зону знает и понимает до конца, – значит, скоро гробанется. И пожалуйста. Только без меня.
– Ну хорошо, – говорит Кирилл. – А Тендер?
Тендер – это его второй лаборант. Ничего мужик, спокойный.
– Староват, – говорю я. – И дети у него…
– Ничего. Он в Зоне уже бывал.
– Ладно, – говорю. – Пусть будет Тендер.
В общем, он остался сидеть над картой, а я поскакал прямиком в «Боржч», потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло.
Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а в проходной дежурит этот дылдоватый сержант, которого я в прошлом году отметелил, когда он по пьяному делу стал приставать к Гуте.
– Здорово, – он мне говорит. – Тебя, – говорит, – Рыжий, по всему Институту ищут…
Тут я его так вежливенько прерываю:
– Я тебе не Рыжий, – говорю. – Ты мне в приятели не набивайся, шведская оглобля.
– Господи, Рыжий! – говорит он в изумлении. – Да тебя же все так зовут.
А я перед Зоной взвинченный, да еще трезвый вдобавок – взял я его за портупею и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и почему от своей родительницы произошел. Он плюнул, вернул мне пропуск и уже без всех этих нежностей:
– Рэдрик Шухарт, – говорит, – вам приказано немедленно явиться к уполномоченному отдела безопасности капитану Херцогу.
– Вот то-то, – говорю я. – Это другое дело. Учись, сержант, в лейтенанты выбьешься.
А сам думаю: это что еще за новости? Какого это для понадобился я капитану Херцогу в служебное время? Ладно, иду являться. У него кабинет на третьем этаже, хороший кабинет, и решетки там на окнах, как в полиции. Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и разводит писанину на машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то сержантик, новый какой-то, не знаю я его. У нас в Институте этих сержантов больше, чем в дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, – им в Зону ходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать.
– Здравствуйте, – говорю я. – Вызывали?
Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладет перед собой толстенную папку и принимается ее листать.
– Рэдрик Шухарт? – говорит.
– Он самый, – отвечаю, а самому смешно – сил нет. Нервное такое хихиканье подмывает.
– Сколько времени работаете в Институте?
– Два года, третий.
– Состав семьи?
– Один я, – говорю. – Сирота.
Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает:
– Сержант Луммер, ступайте в архив и принесите дело номер сто пятьдесят.
Сержантик козырнул и смылся, а Вилли захлопнул папку и сумрачно так спрашивает:
– Опять за старое взялся?
– За какое такое старое?
– Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел.
Так, думаю.
– И откуда материал?
Он нахмурился и стал в раздражении колотить своей трубкой по пепельнице.
