А ведь когда-то они были членами одной партии. Правда, в отличие от парторга, Перевалов никогда не рядился в тогу правоверного партийца. Он и в партию-то попал, можно сказать, случайно. Точнее даже – по расчету. Появилась однажды в КБ вакансия главного инженера проектов. Начальник отдела порекомендовал Перевалова. Руководство не возражало. Одна загвоздка: на должности такого уровня необходимо иметь партбилет. Хорошего специалиста Перевалова на менее ценного, но партийного, руководство менять не захотело, а потому предложило Николаю Федоровичу самому вступить в партию.
По натуре Перевалов человеком был необщественным и даже где-то аполитичным, потому и на сей раз горячего желания не изъявил. Но, во-первых, вакансии ГИПов появлялись не каждый день и когда еще такой случай представится, а во-вторых, у него совсем недавно родился второй ребенок, а пополнение требовало увеличения семейного бюджета. Новая должность делало прибавление в зарплате весьма существенным. Взвесив все «за» и «против» и выслушав семейного комиссара – собственную жену, категорически ратовавшую за вступление ради такого дела в партию, Перевалов решился.
Вступал он с надеждой: стерпится – слюбится. В любовь не переросло, но стерпелось. И жил он с ней, с партией, как и с женой, честно и добропорядочно, хоть и по изначальному расчету: аккуратно платил взносы, ходил на собрания, политучебу, выполнял поручения… Было в его партийной жизни всякое. Кое-что никак принять не мог, но терпел, скрипя зубами. Однако и светлое было, хорошее. А главное в этом альянсе было то, что он знал и чувствовал, что партия, при всех ее заморочках и скверном диктаторском характере, в нем нуждалась, что с ее помощью ему удавалось хорошо делать то, что он мог и умел. И знал, что делал он это не впустую.
Когда ее лишили руководящей роли и дали отставку, Перевалов обрадовался, что снова свободен. Но бросать камни вслед – демонстративно, как некоторые, устраивать сожжение партбилетов, обзывать ее фашисткой и супостаткой, расписывать журналистам, как партия его гнобила, да и вообще поливать грязью бывшую сожительницу, – не стал. Хотя мог бы и он что-нибудь вспомнить не совсем приятное. Но зачем, если не по совести, не по чести это? А партбилет так и остался валяться в ящике его письменного стола. Теперь уже как реликвия, наверное…
Нарисовав общую картину ожидаемого рыночного благоденствия, парторг-кандидат обрушился на тех, кто мешает его созданию. Крайними оказались местные власти, которых парторг отругал за нерадивость и бездарность, обвинил в коррупции, прозрачно намекнув, что у него на всех найдется сколько угодно отборного компромата, который он обнародует, лишь только наденет на себя бронежилет депутатской неприкосновенности. После чего парторг горячо заверил присутствующих, что сделает все возможное и невозможное, чтобы результаты реформ золотым дождем пролились на каждого господина-гражданина, и стал горстями швырять в зал обещания. Учителям и врачам обещал резко повысить зарплату, пенсионерам – пенсии, студентам – стипендии. Обещал сделать производство рентабельным и прибыльным, а экономику экономной. Обещал поддерживать предпринимателей и бизнесменов в их благородном деле обогащения. Обещал не забывать ученых и деятелей культуры, военных и инвалидов… Обещал, обещал, обещал…
Аудитория вдыхала эти эфемерные обещания как фимиам и радостно рукоплескала. Перевалову она напоминала сейчас алкаша в той редкой стадии, когда даже от запаха спиртного он начинает ловить кайф, теряя последние остатки разума. Парторг «спаивал» аудиторию обещаниями, а она – что больше всего удивляло и убивало Перевалова – даже не пыталась поинтересоваться, как же он намерен их выполнять.
