В общем, душ – это одиночество относительное. Что еще? Одиночество в общественном транспорте? Ха, как вы вообще себе это представляете? В нашем, московском транспорте, с нашим обществом! Может быть, дома, пока дети в школе? Да, иногда днем удавалось побыть в одиночестве, хотя чаще все-таки приходилось куда-то ехать, метаться, решать какие-то проблемы. В магазин сбегать, опять же. А кто побежит? Не муж же? И не бабуля, с ее-то гипертонией. Так что вечером, забравшись с ногами на диван и заперев за собой дверь в кухню, Светлана наслаждалась одиночеством на полную катушку. Раньше, когда дивана не было, Светлана не выдерживала долго на стульях: болела спина, затекала шея, и приходилось уходить к мужу, в спальню. Теперь же можно было хоть весь вечер торчать на кухне в свое удовольствие. Или даже всю ночь. Домашние в кухню заходили только если водички налить, в основном каждый занимался своими делами. Все члены большой и дружной семьи Дружининых просто мечтали хоть немного побыть в одиночестве.
Муж вечерами дремал в спальне под шелест программы «Время» и ее аналогов, дочь Олеся, одна или с какой-нибудь подругой, торчала в детской, самой большой комнате в доме, громко смеялась и включала периодически какую-то неразборчивую и странную музыку без мелодий и голосов – только какой-то стук и визги. Кирюшка допоздна болтался где-то, хотя считалось, что он вкалывает на подготовительных курсах в институте. Этим летом он должен был уже поступать, а как ему это удастся, Светлана, хоть убей, не понимала. Почти все вечера он проводил у друзей, особенно у своего лучшего друга Бени, зачастую пропуская занятия на курсах. Учился он сомнительно, но держался на уровне хорошиста (тройка по физкультуре не считается) благодаря светлой голове, как говорил его учитель математики.
– Такую бы голову да в хорошие руки! – шутливо восклицал он, когда Светлана приходила на родительские собрания.
О, родительские собрания, как много в этом звуке для сердца материнского слилось, как много в нем отозвалось – преимущественно непечатными выражениями. Сколько их было, этих собраний, в жизни Светланы, сколько их состоялось за те семнадцать лет, что она выполняла этот свой матерный… то есть материнский долг! Сначала в детском садике, потом в школе, а потом, когда Олеську тоже отдали в садик, собрания накрыли Светлану с головой. Два собрания в месяц, двадцать собраний в год.
Раз за разом одна и та же программа. На ежегодных сентябрьских – выступления заведующей или директора школы о том, как много было сделано и потрачено, и обещание сделать (и потратить) еще больше, на радость роно и Министерству образования. На классных – долгие перечисления оценок, комментарии по поводу успеваемости. Под конец собрания всегда выставлялся счет. За что? Ну, поскольку само образование у нас безвозмездное, то есть дармовое, счет выставлялся, к примеру, за подарки. Самим себе ко всяким праздникам, любимому директору и так далее. Забавно бывало слушать, как учитель просит собрать деньги на подарок учителям на День учителя. Но Светлана не возражала никогда и платила все исправно, в отличие от многих других родителей. И сидела, и внимательно слушала, особенно ту часть, что касалась ее собственных детей. Но если вы думаете, что Светлане это доставляло удовольствие, то вы ошибаетесь.
Когда говорили про Олеську, слушать было приятно или, по крайней мере, комфортно. Максимум проблем – случайный прогул раз в год и замечание, что «бесились» на перемене. Оценки в пределах нормы. По мнению Светы, по крайней мере. Что за проблема в четверках? Конечно, в классах были другие мамаши, не работающие, с горящими глазами, с амбициозными мечтами если уж не в отношении себя, то в отношении собственных детей. У таких детей были белоснежные блузки, причесанные и аккуратно заплетенные волосы, сияющие тетрадки и потухший, затравленный взгляд. Дети Светланы такого счастья не имели, так что про них можно было услышать разное.
