– Ротонда, я – Скат, – снова зовет друг.
– Скат, Ротонда на связи.
– Достигли дна. Наблюдаем якорь фала. Траулера поблизости нет.
– А на экране панели?
– Тоже пусто.
Ну, вот и первые сложности. Вспомнив о течении, я советую сместиться первой паре к северу.
Через несколько минут раздался радостный голос Георгия:
– Ротонда, есть контакт! Лежит, родимый, в двухстах метрах от якоря с фалом.
– Скат, как температура?
– Терпимо. На глубине, по показанию компьютера, семь с половиной градусов, – бодро рапортует Георгий. – Сейчас осмотрим «рыбачка» и потихоньку пойдем наверх…
Благодаря жаркому лету температура воды в Баренцевом море держится вполне сносной. Семь с половиной градусов – не самый худший вариант из тех, что нам доводилось испытывать на собственной шкуре. Многослойные гидрокомбинезоны мембранного типа в сочетании с толстым тинсулейтовым нательным бельишком неплохо спасают от холода, но чертовски затрудняют движение. Работать на глубине в такой одежде тяжело, неудобно и утомительно, поэтому смены сокращены до минимума.
Через несколько минут динамик станции снова гудит голосом товарища:
– Ротонда, я – Скат. Осмотр закончили, приступаем к подъему.
Мы настолько давно знакомы с Георгием, что я легко распознаю его настроение по интонациям. На этот раз он чем-то расстроен.
Интересуюсь, забыв про формальности радиообмена:
– Что там, Жора?
– В двух словах не опишешь. Расскажу на поверхности…
Самая неприятная из картин Репина, – поднявшись с катера на борт корабля, говорит Устюжанин. – Глубина подтвердилась – около ста метров, но дно неровное. Вероятно, в этом месте донное возвышение, а вокруг него рельеф резко уходит вниз. Траулер стоит на ровном киле на самом краю довольно глубокой впадины. Обойдя его со всех сторон, я даже удивился, почему он не сполз в нее сразу. Осматривая корму, понял: лопасти гребного винта пропахали ил до твердого скального грунта, зацепились за скалу и удержали судно от дальнейшего падения.
Скребу подбородок. Ситуация действительно не из приятных. Обшаривать судно, которое в любую минуту способно сорваться в подводную пропасть – дело весьма рискованное.
– Тел поблизости не обнаружил?
– В радиусе пятнадцати-двадцати метров тел нет, только мелкие обломки оснастки и такелажа.
Отдышавшись и освободившись от гидрокомбинезона, мой товарищ садится рядом:
– Что скажешь?
– Думаю, следует сделать так: сейчас отправлю вниз Жука с Фурцевым, пусть хорошенько изучат пространство в радиусе метров шестьдесят-семьдесят.
– Внутрь судна не пустишь?
– Нет.
– Неужели полезешь внутрь сам? – настороженно спрашивает Георгий.
– Не знаю. Буду действовать по обстоятельствам…
Вода, как мы выражаемся, чище анализов младенца. Взвеси – планктона и неорганики – практически нет, горизонтальная видимость составляет около пятидесяти метров. Но это там, где хорошая освещенность. А на приличной глубине, куда почти не проникают лучи северного, низко висящего над горизонтом, солнца, видно только то, что освещают штатные фонари.
Мы с молодым Роговым не спеша опускаемся к последнему пристанищу небольшого рыболовецкого траулера. Перед погружением я проинструктировал молодого напарника, и тот строго выполняет приказ – постоянно держит визуальный контакт со мной, сохраняя дистанцию в два-три метра.
Полчаса назад закончилась рабочая смена Михаила Жука и Игоря Фурцева. Облазив приличное пространство вокруг затонувшего судна, мои парни отыскали и подняли на поверхность тело лишь одного рыбака. Всего же в день трагедии на борту находился экипаж из семи человек. Значит, есть надежда отыскать остальных внутри старой посудины.
