Внутри было почти светло – проемы в потолке, оставленные намеренно, пропускали горячий небесный свет, и словно два ярких пальца упирались вглубь зерновых ям. И дверь, через которую они вошли, чертила на полу яркую полосу. Все же, Хашма чуть поморгала, привыкая к разнице в свете снаружи и здесь, оглянувшись, пару раз втянула воздух, и, наконец, спросила:
– Что это за запах, Гонаб? Раньше он не был таким сильным, как я помню.
Её спутница, ставшая в полушаге от зерновой ямы, усмехнулась, как будто ждала этого вопроса.
– То, что ты должна знать, но не знаешь, – бросила она, – так пахнет зерно, которое порчено.
– Часть зерна всегда бывает порченой, – возразила Хашма, чувствуя, что в этот раз все окажется не так просто, и Гонаб покачала головой:
– Часть – да, но в этот раз порчено куда больше. Мы с сестрой осмотрели здесь всё вчера. Из этого зерна, – женщина вскинула руку, – порчена третья часть. Все, что внизу. Обе ямы.
Она замолчала, и Хашма некоторое время переводила взгляд с одной хранительницы на другую. Ямы, примерно в семь шагов длиной, были сейчас заполнены зерном лишь частично, над пшеницей и ячменем виднелась буро-серая стенка из обожженной глины. Его здесь немного, но если и из него третью часть нельзя есть, то…
– Урожай будет бедным, все, кто ходит на поля, говорят об этом, – ответила невысказанный вопрос Гонаб, – а того, что есть, нам и до дождей не хватит.
– Такое случалось и раньше, – глухо сказала Хашма, сморщившись от очередной болезненной судороги внизу, – плохо, но народ Стены знает, что с этим делать. Охотники принесут мясо, забьем коз, соберем раковины на берегу, рыболовы что-то поймают. Зерна можно выменять в других селениях нашего языка.
– Там тоже долго не было дождей, и также ярко горит Красный глаз. И, кроме того, на что же мы будем менять, Хашма?
Она не ответила на вопрос, вместо этого несколько раз медленно вздохнула и выдохнула, собираясь с силами.
– Я вижу твои слова, Гонаб, – тихо проговорила она, – ты хочешь, чтобы мы ушли с побережья, и вырыли колодцы на новом месте. Это тяжелый путь.
– И жизнь здесь не легче, – бросила Гонаб, – когда-то у нас был камень и медь с далеких островов, рыба и раковины, зерно и мясо. А сейчас…
– Сейчас, Гонаб, тобой владеет дух того, кто был отдан морю после совета, – сказала Хашма так же тихо, словно её голос шелестел, – ты попросила себе его череп, и мы не отказали. Скажи, теперь…
– Я говорю не о Латха, – голос женщины треснул, как глиняный черепок, по лицу пробежала быстрая гримаса, и так же быстро исчезла, – а о том, что люди Стены будут голодать уже во время дождей, и о том, что у нас нет ни камня, ни меди, ни даже рыбы!
– Лирм должен был привезти камень с далеких островов, – сказала Хашма, её лицо оставалось бесстрастным, в отличие от пылавшей Гонаб, – значит, будет, что предложить на мену.
– Если бы Лирм был жив, он бы уже вернулся, – ответила Гонаб.
Но Лирм вернулся. Хашма услышала шум и голоса, когда, закончив домашние дела, лежала на плетеном мате в своей хижине. Боль в животе постепенно уползала в свою дальнюю нору, словно злой дух, поселившийся там, на время насытился.
Сначала она не обратила особого внимания на возбужденные выклики, решив, что это опять ссорятся женщины или подростки. Но, слыша, как шаги и гул уходят в сторону моря, зашевелилась и приподнялась на ложе.
Красный глаз уже висел низко, так, что каменная кладка стены не позволила бы его увидеть, и в стоячую духоту поселения пробивались первые ручейки вечерней прохлады. Приподнявшись, Хашма взяла с деревянного столика темный сосуд, и сделала несколько глотков. Вода, пусть и нагревшаяся, освежила её рот и мысли.
