Старик был в очках, хотя солнце уже не слепило глаза. Первый раз в жизни я видел его в очках, и он скорее напоминал загримированного статиста, чем того славного старика, что живет в подъезде напротив. Впрочем, я не подал вида и сказал «здравствуйте» в ответ на его скорое приветствие.
– Пожалуйста, – начал он. – У меня… Простите… Ключи от чердака… Мне нужны…
– Но, простите, зачем вам? Соседи будут недовольны, узнав, что я отдал вам ключи. Ведь именно мне поручено наблюдать за чердаком.
– Мне надо… – нетерпеливо говорил он.
– Но зачем?
– Я люблю смотреть на закат, – он спрятал взгляд, окончательно смутившись, – и мне нужны ключи. И на рассвет… – добавил он, чуть помедлив.
– Именно с крыши?
– Мне так недолго осталось жить. Я боюсь, что…
Я понял, чего он боится, и молча протянул ключи.
– Простите, – остановил его я, когда он уже стал подниматься, – можно я когда-нибудь присоединюсь к вам?
– Конечно, – ответил он, – ведь это твои ключи.
Несмотря на то что я имел в виду совсем другое, спрашивая его разрешения, однажды – было около полуночи и только-только начались белые ночи – я поднялся на чердак и выглянул в слуховое окно, прежде чем выйти наружу.
Старик сидел на гребне крыши, и для меня так и осталось загадкой, как далась ему эта рискованная высота, ведь и передвигался-то он с трудом. Он сидел на коньке, и крыша со стороны могла показаться холмом, и было в этом что-то не из этой сказки. Я смотрел на его вырезанный на фоне серо-голубого неба профиль и на какое-то время даже потерял ощущение реальности происходящего.
Немигающим взглядом старик смотрел на переливающиеся краски, и рот его был полуоткрыт, – а надо бы сказать, что рот его всегда полуоткрыт, но сейчас это не было неприятным, как обычно, а скорее наоборот, вызывало особое доверие, которое я питаю к людям, способным глубоко и сильно сопереживать тому, что в душе многих не найдет даже мимолетного отклика.
Я хотел было спуститься за фотоаппаратом, чтобы сделать чудесный снимок, но скромность не позволила мне вторгнуться в нездешнюю красоту близости к небу.
На следующий день я возвращался с работы, когда пошел сильный дождь. Я уже успел почти подойти к дому и впрыгнул под жестяной навес овощного магазина. Под навесом собралось не менее дюжины человек, некоторые ругались, но большинство были рады ливню, смывающему тяжелую пыль, которая летом в центре города забирается даже в поры и стоит серой гарью в носу до тех пор, пока не повеет вечерний бриз.
Вначале я не заметил старика. Он стоял в глубине и смеялся. Он высовывал руку под дождь, набирал в ладонь капли и размазывал их по лицу.
– Какой чудесный снег, – сказал он, заметив меня.
– Почему снег? – опешил я. – Ведь это же дождь.
– Дождь – это растаявший снег, – пояснил он мне, не понимающему метафор. – Ведь сейчас тепло, а значит, снег тает, пока долетит до земли.
– Тогда с тем же успехом я могу сказать, что снег – это замерзший дождь, – ответил я, уставший после жаркого дня, проведенного в душном офисе.
– Как снег может быть замерзшим дождем? Ведь он мягкий. А вода, когда застывает, превращается в лед. Иногда молодежь говорит такие глупости, – засмеялся он, добродушно глядя на меня слезящимися глазами.
Однажды я застал старика поливающим из детской лейки только что посаженное дерево. Рядом на земле лежала лопата. Он сидел на корточках и ждал, пока из лейки вытечет самая последняя капля. Я подошел к нему, и старик поднял глаза.
