Козыряли собственно тенью прошлого, козыряли, конечно, фальшиво.
Есть на свете, оказывается, люди <…> которые находят позволительным в эту тяжелую минуту бросить камень в железнодорожников, не понимая или не желая понять, что этим они льют воду на мельницу людоедов.
Контрастным сочетаниям подвержены у него и природные силы, облюбованные революционной метафорикой:
волны социалистической революции неудержимо растут, осаждая твердыни империализма <…> Почва под ногами империализма загорается.
Хочется одним словом охарактеризовать эту кипучую жизнь: ГОРЕНИЕ.
Страна, которая послужит очагом для <…> вливающихся в русло.
Для этой оглушительной словесной какофонии нет никаких вкусовых и смысловых ограничений, она свободна и демократична, как сталинская конституция. Здесь порванная нить может, как в сказке, обернуться сперва мостом и тут же – стеной:
Ниточка эта не выдерживает, рвется нередко, и вместо соединяющего моста образуется иногда глухая стена.
Опять-таки подобная мешанина тропов была не только личным изобретением генсека, но и в какой-то мере товарищеским достоянием всей партийной риторики. Вот тот же Ленин, энергично сконтаминировавший басню с поговоркой: «Пусть моськи буржуазного общества, от Белоруссова до Мартова, визжат и лают по поводу каждой лишней щепки при рубке большого, старого леса. На то они и моськи, чтобы лаять на пролетарского слона» («Очередные задачи советской власти»). Но с таким же правом можно сослаться и на Бухарина: «Некоторые полудрузья-полувраги используют эти разоблачения для того, чтобы, нагромождая их, как вавилонскую башню, и тщательно вычеркивая каждое светлое пятно, топча ногами свежую зеленую поросль молодой новой жизни, дискредитировать все строительство, всю страну, замазав все черной „сумеречной“ краской», – или того лучше: «Вот этот тип собачьей старости, который идейно родственен дезертирству, но облекается в туманную вуаль „высокого и прекрасного“, нужно лечить, пока не поздно»67.
После эдакой собачьей вуали не столь уж впечатляет и сталинская галерея метафорических монстров; просто их у него значительно больше, чем у Бухарина. Родственное и чужеродное, близкое и далекое для Сталина зачастую просто неразличимы:
Меньшевики <…> носят их на руках: рыбак рыбака видит издалека.
Это – перепевы старых меньшевистских песен из старой меньшевистской энциклопедии.
Обратить в щепки карточный домик их мишурной «победы».
Огни революции неизбежно должны прорываться <…> сводя насмарку капиталистические заплаты.
И откуда только берется у людей эта страсть сравнивать хибарочку с Монбланом?
Вместе с тем тут правомерно говорить об определенной смысловой установке, явственно пробивающейся сквозь мутный стилевой хаос. Я имею в виду отчетливую сталинскую тенденцию к соединению в рамках одного образа фундаментальных бинарных оппозиций – таких, например, как верх и низ (подъем и спуск):
Восходящая линия нарастающих провалов.
Рост их падает прежде всего на районы, где у нас поднимается промышленность.
Аналогично синхронизируются у него противоположные – передняя и задняя – стороны пространственных объектов, судя, в частности, по такому образчику сталинского карате:
За старые заслуги следует поклониться им в пояс, а за новые ошибки и бюрократизм можно было бы дать им по хребту.
Приветствуя в мае 1938 года в Кремле «работников высшей школы», он поднял тост за новатора Папанина, который, к восторгу аудитории, оказывается,
