Письма дорогому другу Теодору Уокеру - страница 4



– Авелин, – сказал он, видя, как дыряво свет пробирается сквозь дверь подвала. Это Уокер заметил только сейчас, интересуясь, наконец, что его окружает, – в вас кто-то стрелял?

Она слышала его голос четко, как нечто отдельное и ощутимое. Нечто казалось уютным и добрым. Нечто источало спокойствие.

– Стрелять меня? – девушка поправилась и взглянула на расстрелянную дверь, на которую не любила смотреть, потому что не могла открыть. – Меня стреляет немец на часовне, полагаю… играет и… не дает выход. Раз он стрелял мне в… лицо, когда я чуть открыла дверь, но… не вышло. Он не хочет, чтобы я покинула подвал, но меня не убивает. Наверняка он хочет, чтобы я умерла здесь от голода. Эти банки дают мне… еда, но мне нужна вода и… свет. Армэль нужна вода и свет. Я смогла… взять… украсть… немецкая куртка для Армэль. Это неразумно… Но как он не застрелил вас?

Решимость как вспышка. Уокер вновь включил фонарь, сам не зная, отчего так волнуется. Его подстегивала к действиям сама собой образовавшаяся спешка. Первое, что поймало свет – часы. Он подскочил. Время играло против него, и Уокеру стало не по себе. И хотя он знал теперь точно, чего хочет и что его ждет, ему хотелось немедленно выбраться из подвала и кинуться навстречу судьбе. Двадцатилетний мозг Уокера думал, что именно то, что он собрался сделать, оправдает его преступление.

– Мне нужно идти, – он нервно похлопал по нагрудному карману, как будто хотел отряхнуть и чуть не сорвал медаль. – Простите, Авелин. Мне нужно идти.

Авелин начинала бояться суетливости капрала, ведь именно так, в такой же шепчущей нервозности, ее хотели спрятать от светловолосого немца. И Уокер уходил, хотя обещал остаться.

– Не…уходите, не уходите! – прошептала Авелин, во все глаза смотря на запястья и часы Уокера. – Месье Уокер…

– Посветите мне, – Уокер передал фонарь девушке, нашел впотьмах штык-нож и стал приделывать его к винтовке. Тиканье часов в его голове казалось оглушительным, и сердце билось бешено. Он заметил, что у него трясутся руки, поэтому, перекинув через плечо оружие, сразу же забрал фонарь.

– Не уходите, – бормотала Авелин, поникнув головой. – Останьтесь, пожалуйста, месье Уокер.

– Авелин, я должен, – твердо сказал Уокер, развернувшись к продырявленной двери.

Лунный свет заходил чуть сверху и рассеивался по ступеням, он становился единственным для девушки. Пять серебряных глаз, постоянно смотрящих на нее. Ему стало так тоскливо, что душа вновь скомкалась в груди.

Уокер услышал всхлипы за спиной и обернулся – Авелин стояла так близко, что, казалось, он мог чувствовать, как слезы стекают по ее щекам и падают на холодную землю.

– Месье Уокер, вы забыли открытки, – говорила она тихо, как завороженная. – Не оставляйте нас здесь, не оставляйте… Мне так страшно.

Уокер не знал этих слов, но знал, что они значат. Руки Авелин шарили у него по груди, ища карман, но слишком дрожали, чтобы открыть его. Обомлев от волнения, Уокер опустил вдоль себя руки, конусом осветив босые ноги девушки. Он смотрел на нее сквозь тьму, не ощущая на себе ее взгляда, не слыша ее французского шепота, не чувствуя смрада подвального воздуха.

Кажется, все это время она извинялась и плакала. Кажется, она извинилась и тогда, когда металлически звякнула о землю оторвавшаяся медаль. Кажется, это стало для нее потрясением.

– О Боже…

Авелин, прикрыв рот рукой, села на землю, ища рукой медаль Уокера. Открытки мялись во влажной ладони, пелена слез застилала глаза, и фонарик освещал ее бессилие. Она настолько напугалась, что медаль раскололась по ее вине, что стала хныкать, хотя думала, что сдержится.