Уже вторую ночь она мирно спала – и это было достижением. Когда я только перевёлся, София неделю страдала бессонницей, сокрушая свою палату: она била вазы с цветами, швыряя ими в медсестёр, а санитаров мужского пола вовсе не подпускала к себе. У неё часто случались срывы, и даже я был вынужден согласиться, что она нуждалась в крайних мерах, чтобы пресечь эти срывы. Но, на самом деле, этих срывов легко можно избежать, если позволить Софии делать то, что ей нравится.
Она любила играть на рояле, который стоял в общей комнате. Она любила, когда её игру слушали. Я добился того, чтобы ей позволили играть, хоть и принял на себя слишком много для новичка. Но главное, что мне всё удалось свести истерические срывы Софии почти на нет. Теперь истерики у неё случались редко.
В палате номер 17 меня ждал Плотон. Он не спал. Ждал меня и лекарство от душевной боли.
– Доброй ночи, Плотон, – я сжал в кулаке флакон со снотворным.
– Дооок… – Простонал он в ответ. – Какая же нооочь добрая, если мне так бооольно!
– Я принёс тебе лекарство.
– Дайте мне его, скорее…
Я протянул ему таблетку и стакан воды. Он проглотил её, как всегда, не запивая.
– Спасибооо…
Я тяжело вздохнул. Пусть Инна и считала, что я поступаю правильно, сам себя в этом я убедить не мог. Меня предупредили, что Плотон страдает бессонницей, когда я первый раз переступил порог его палаты. Он не считался буйным пациентом. Но на него глянуть было больно. В него вливали снотворное через капельницы силой. Он весь высох. Похудел. Осунулся. В свои 35 выглядел старше Филиппа, которому было 66. И я пошёл на крайние меры: соврал. Предложил ему лекарство от мучившей его боли. И это лекарство он принимал только с моих рук. Его физическое состояние улучшилось. И он смог иногда разговаривать со мной о своём душевном состоянии.
Сейчас он стал засыпать, я вышел из его палаты и направился к выходу. Там меня уже поджидала Инна, закуривая сигарету. Я тоже закурил.
– Спит? – Выдохнула дым она.
Я кивнул.
– И ты бы поспал. Они сегодня спокойные.
– После Авраама. Что он сегодня?
– Цитировал Новый завет. Слава Богу, не дырявил ладони и не искал крест. По мне он самый странный тут…
– А ведь до своего тридцатитрёхлетия он не славился верующим, – зевнул я.
– Я же говорю, странный, – пожала плечами Инна.
– Читала Алису в стране чудес?
– Фильм смотрела.
– Чешир дело говорит, задумайся. Все мы странные, – подмигнул ей, выбрасывая окурок, и вернулся в здание.
В палате номер 20 сегодня было тихо: Дарина спала, свернувшись калачиком в середине кровати и прижимая к себе подушку. Её предпочли напичкать снотворным, чем дать возможность выговориться и выплакаться. Возможно, даже выкричаться. Ей это нужно. Надо пресечь выдачу снотворного двадцатой.
Возле палаты номер 23 я остановился на минуту, чтобы убедиться в храпе, доносящимся из-за двери. Филипп спал.
Я тихо подошёл к палате номер 25 и приоткрыл дверь – Кэтти тоже спала. Она перевернулась на другой бок, когда я открыл дверь, но не проснулась.
Я прошёл мимо палаты под номер 30: Оливер всегда спал по ночам.
Из палаты номер 33 тоже доносился храп. Инна оказалась права – сегодня на удивление спокойная ночь.
Я подошёл к посту.
– Завтра выходной? – Я оторвал Инну от чтения.
Она поспешно прикрыла книгу и улыбнулась в ответ:
– Аля меня сменяет завтра.
– Инн, сколько ты здесь работаешь уже? – Как, будто между прочим, поинтересовался я.
