Я сочиняю эти сказки в мастерской Юфрозины, долго, размеренно нажимая на ручку насоса, качая воду в большую деревянную бадью. Это – часть моих ежедневных обязанностей.
Юфрозина валяет шерсть. Вот почему ее дом стоит на берегу озера в Красильной слободе – ее ремеслу требуется много воды. В одном углу я качаю в бадью прозрачную ледяную воду из-под земли, а в другом она по трубе утекает в озеро – грязная, теплая, пенная, взбитая вместе с мокрой шерстью неутомимыми руками. Мы забираем воду – и возвращаем воду, круг за кругом, день ото дня, прогоняя ее через пот и грязь ради исполнения наших замыслов. Краем глаза я смотрю на руки Юфрозины, обнаженные до локтей – они мнут, разглаживают, бьют и хлопают в шерсти, пене и в краске – худые, с веревками жил, с краснеющими косточками на разбухших от воды пальцах. Время от времени от усилий волосы падают ей на лоб, и она с привычной досадой отводит их локтем к ушам— но вода и пена все равно попадают на них, и скоро все пряди слипаются. Их некому поправить, некому собрать под платок – Юфрозина работает одна. Старшая дочь отдана в обучение к швее, да и обоих сыновей трудно представить с матерью за монотонным трудом. Иногда, подходя к двери мастерской, я слышу, как Юфрозина напевает, но при мне она молчит, и слышно только ее дыхание. В эти минуты я сочиняю и о ней – сказку о женщине, превращенной злой неведомой волей в совершенный механизм, в автоматон – и только где-то глубоко все еще бьется живое теплое сердце… понять бы, где…
За ужином (главная трапеза дня) за стол здесь садятся все вместе. Мое место рядом с детьми, и это очень кстати. Сегодня на меня снизошел приступ вдохновения – видимо, напряжение в семье подействовало и на меня.
Правила насчет ужина тут довольно суровы. Любопытно, что во всех знакомых мне семьях перед усадкой за стол начинается всеобщая суета: дети снуют по кухне, помогая взрослым накрыть на стол, подают и раскладывают блюда. Семья Юфрозины в первый же день поразила меня тем, как чинно и тихо сидят дети, пока перед ними не поставят тарелки. Я удивился – большие, вроде, дети, а ждут как малыши. Как только Пири кричит из кухни «все готово», все стараются как можно скорее закончить свои дела и оказаться за столом, производя как можно меньше шума и толкотни. Сегодня Лютик замешкался, убирая со стола свои книжки и тетрадки – одна тетрадь соскользнула на пол, потом, наклонившись за ней, он уронил и книги, и, только он разогнулся, откуда-то из страниц, словно издеваясь, вывалилось и покатилось под стол перо – пришлось ему лезть за ним. Только он присел на свое место, как Иве срочно понадобилось встать, чтобы получше вытереть руки – и тут в дверях показалась Пири со сковородой.
– Сели! – рявкнула Юфрозина.
Это был железный, лязгающий, как стук засова, окрик. Даже я замер на месте. Но было в нем, Марит, и что-то еще… Юфрозина сидела прямо напротив меня, и я мог бы поручиться, что на ее лице я видел страх. Ужас. Как будто сидеть во время ужина было жизненно важно. Как будто с тем, кто ослушается, может случиться что-то плохое.
Дети, и так тихие, сидели как мышки. В тишине Пири положила каждому на тарелку жареную рыбу и куски репы. Ужин начался в гробовом молчании, носик Ивы покраснел и поник над тарелкой, Лютик сидел как пришибленный, да и все остальные выглядели не лучше. Я поддел вилкой рыбью кожу и тихонько толкнул Иву под столом ногой.
