Письма путешественника по казенной надобности - страница 3
Взять хотя бы здешнего сидельца Регенова, человека необыкновенной физической силы и, увы, сумрачного ума. Довольно будет сказать, что он постоянно ходит здесь с самодельным хлыстиком, который называет «бичом для человечества», а к нему в пару носит и скрипку – ею он, по его же словам, «пробуждает спящие сердца».
Тот же Регенов, встречая на пирсе корабли, обращается к прибывшим на них: «Осталась ли жизнь на материке? Каждый день пишу письма, чтобы правду установили на земле, – ни одного ответа еще не получил! Может, все вымерли?»
***
Ежели говорить о чудачествах каторжан, то первое место по праву стоило бы присудить старику Шкандыбе. Человек этот, попав на каторгу, с первого дня приезда своего заявил, что не будет работать. И ничего с этим упрямством здешнее начальство поделать не может. Уж и секли его, и в темную сажали, а он опамятуется после наказания и опять за свое: «А все-таки не буду работать!» И что же Вы думаете? Уж не ведомо, лентяй ли он первостатейный или имеет идеологию на сей счет, да только добился своего. Обломало начальство об него розги, да и плюнуло в сердцах. С той поры так и ходит сей Шкандыба по округе в праздности и песни поет.
Однако же не только чудачествами своими привлекателен здешний народ. Встречаются порой такие жизненные сюжеты, что ими не погнушался бы Фенимор Купер. Или даже Вальтер Скотт.
За примерами далеко ходить не нужно. Теперь дожидается смертной казни душегуб Клименко. Раз пришло ему в голову бежать, однако вышло все неудачно. Поймал его надзиратель по фамилии Белов, да по дороге обратно в острог крепко побил. В тот же день дал Клименко крепкую арестантскую клятву, что поквитается с обидчиком. И что же? Опять сбежал Клименко, но на сей раз нарочно. Сбежал, да и явился на кордон, где служил Белов. Там сдался ему. И вновь, как в прошлый раз, повел надзиратель беглого арестанта в острог. Да не довел – дорогой убил его Клименко. А после сам возвратился в тюрьму и сделал признание о сем преступлении. Говорит, что в петлю идет с легким сердцем – мол, исполнил клятву. Сам не знаю, каково о подобном судить. Вроде бы дрожь пробирает, а где-то в потемках души свербит: никакой не кандальник сей Клименко, а просто герой римской истории, из тех, которыми просвещал нас в гимназии г-н Иловайский3.
Местное население любит такие анекдоты и пересказывает их от сидельца к сидельцу. Особой любовью пользуется рассказ о том, как попался некто Антонов из банды «замоскворецких башибузуков». Зарезал он раз богатого купца, после обыскал всю квартиру и, представьте себе, ничего не нашел. То есть ни единой гнутой полушки.
А на другой день сидит он в портерной, заливая неудачу вином. И попалась ему на глаза газета, а в ней подробное описание давешнего его черного дела. И в самом конце: ничего не нашли убийцы, потому что хранил купец все тридцать тысяч в голенище старого сапога.
Прочитал это Антонов, и сделался у него истерический припадок. Принялся он утробно хохотать, и скоморошничал до тех пор, пока хозяин портерной не вызвал околоточного. Так через собственный смех и пошел душегуб сперва в суд, а после на каторгу.
***
Еще одна история безмерно веселит и арестантов, и надзирателей. Нам же, людям более тонким, видится в ней скорее нечто демоническое. Случилось, что конвоир застрелил колодника Пащенко, когда тот был в бегах. И при осмотре вещей убиенного была найдена тетрадочка, в которую его рукою были переписаны стихотворения Кольцова и Фета.